Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
Пока остальные спорили о преимуществах паровой тяги над ветром, Аркадий отошел к столику, где Ладимировский как раз наливал себе вина.
— Я угощусь кофтенкой… В смысле — конфеткой.
— Да на здоровье, — разрешил художник. — А вы, вижу, общались с Конкордией?…
Коря себя за неосторожность, Аркадий кивнул. Но Ладимировский не счел это чем-то предосудительным.
— Красивая женщина. У нас таких в городе нет…
— А вы с ней общаетесь?
Ладимировский кивнул. Он навещал свою землячку. Впрочем, как оказалось, земляками они были не вполне — Конкордия была варшавянкой, предки Ладимировского жили под Лодзью. Однако же Ладимировскому
— Вот и все наше знакомство. После я пытался нарисовать ее портрет по памяти, но лишь перевел бумагу. Что-то в ней несть неотобразимое, что не передать на бумаге, по крайней мере мне…
Очень кстати получилось, что разговор зашел о живописи. Впрочем, что ожидать от художника. Аркадий изобразил попытку перевода разговора с неудобной темы.
— А скажите… Когда вы с протоиреем подобрали меня в полях. Вы перед этим где-то писали этюд?..
— Да, в степях около Джанкоя. Там, знаете ли, живописнейшие поля с подсолнухом.
— Неужто?..
— Да я вам все сейчас покажу!
Ладимировский отошел к стене и, порывшись, вернулся с полотном, закрепленном на кривоватой раме. На картине вполне различимы были поле подсолнечника, за ним — роща, над ней — приметный дощатый купол джанкойской церквушки. На голубом, жарком небе таяло крошечное облачко, и висела туманная половинка луны.
— Красиво, — согласился Аркадий.
— А вы говорите: фотография. Разве она передаст цвета? Или вот луна! Ее ведь не попросишь на одном месте стоять часами?.. А я ее схватил в натуральном виде!
Луна действительно была прописана тщательно и весьма достоверно.
Кажется, сходилось…
Подозреваемых будто тут не было, да и честно говоря, не очень-то их хотелось искать. Выпив еще немного сухого вина для смелости, Аркадий удалился. Выйдя на улицу, взглянул на солнце — скоро ли закат?..
Он с нетерпением ждал ночи.
Конкордия (с 10-го на 11-е)
На дороге телеги проторили две колеи, меж которыми расположилась лужа. В ней отражалось по-вечернему свинцовое небо, и казалось, словно между колеями пролегла бездна. Аркадий сидел на лавочке и глазел на лужу, коя по его мнению была дивом. Ведь жара стоит уже не первую неделю, дождь когда достойный был — и не припомнишь. А вот на тебе — лужа. И ведь у нее должно быть какое-то логическое объяснение. Может, кто-то вез в бочке воду и расплескал, может ручеек какой-то открылся.
Но вот беда — логического объяснения не хотелось. Душа желала именно чуда. Ибо весь день он думал о Конкордии, с нетерпением ожидая ночи. При этом настроение менялось, словно мартовский ветерок.
Не его это женщина, и не станет ею никогда, — думал он сначала. — Лучше выбросить ее головы, забыть дорогу к ее дому. Не ходить к ней сегодня, и вовсе не ходить!
Затем мысли менялись. Ведь он полагал, что сам не промах, что он рожден не для этой провинции, не для этой работы в ничтожной типографии.
Да, заслужить подобную женщину будет трудно, почти невозможно. Но он проявит себя. Завтра, может быть, он узнает что-то о Ситневе, и, может быть, даже завтра найдет английского лазутчика. Он пойдет, конечно, на встречу, разумеется, приняв необходимые меры предосторожности. Смелей надо быть, не сидеть же тараканом под лавкой всю жизнь. Угол Екатерининской и Греческой — не чистое поле,
но и не толкотливое место вроде базара, где в суматохе могут и пырнуть.Да и она рассказывала свою историю — разве Конкордия родилась графиней?.. А ему-то и графом становиться не зачем — достаточно завоевать женщину. Любовь зла, и, может быть, у него тоже есть шанс.
Наконец стемнело порядочно, и Аркадий направился в сад хозяйки, где заранее присмотрел несколько роз. У хозяйки роз было много, авось — не заметит. А если и заметит — что за беда, мало ли кто мог сорвать?
Короткая дорога дворами. Екатерининская пуста — лишь вдалеке слышно удаляющийся экипаж, да в конце улицы промелькнула почтовая карета, идущая на Бахмут. Ход в подворотню, дерево, крыша сарайчика. Стук в окно.
— Да заходите, Я давно вас жду.
Он спрыгнул с подоконника, тут же заключив женщину в объятия, впился в губы. Они были сладки от помады. В голове Аркадия вспыхнуло: женщина на ночь помадилась, румянилась, дабы стать красивей для него, понравиться ему…
Он попытался начать расстегивать пуговки на ее блузе, но был остановлен. Женщина отстранилась.
— Не торопись, Аркаша… В отношениях важно своенравие…
Аркадий задумался, пытаясь решить заданную шараду. Последнее слово наверняка было не к месту, оно заменяло иное, из тех же букв сложенное, но какое?..
— Если дать удовольствию случиться позже, если предвкушать его — разве не слаще оно становится, когда его все же достигнешь?..
Юноша предвкушал удовольствие с утра, хотелось целовать эти губы не отрываясь, держать ее тело в своих руках, ощущая ее изгибы, угадывать, что на ней надето под блузой. Но все же какие-то приличия требовалось соблюсти. Они сели пить чай, Аркадий пил скорей для вида, понимая, что в туалет ему отлучиться будет трудно.
Он любовался ей — никогда до этих дней он не был так счастлив. Он даже и предполагал, что подобное случается. Ему нравились девушки, и он, как мог, выражал свою симпатию. Но прежние предметы обожания за младостью лет не знали, что с этой симпатией делать. Иначе был с Конкордией. Каждое мгновение проведенное с ней было достойно, чтоб вставить его в рамочку и любоваться всю оставшуюся жизнь. И возникал вопрос — чем он заслужил такое счастье.
К тому же сама Конкордия подлила масла в огонь его чувств:
— Скажи, ты рад нашему знакомству?.. Хотя, что я говорю. Если бы я была тебе обузой, в тягость, ты бы, верно, сюда не пришел.
— Ах, брось! Может, в моей жизни, самое главное — это наша встреча.
Женщина смутилась:
— Да что ты такое мне говоришь…
— Позволь мне тебя рисовать?
«Сейчас откажет», — успел подумать Аркадий. Но женщина улыбнулась, мило поправила пядь волос над ушком, кивнула.
У Аркадия был с собой карандаш и крошечный блокнот, подходящий мало для рисования. Но в писчем наборе убитого штабс-ротмистра имелось полкипы неважной бумаги. Конкордию усадили за стол, осветив ее сбоку — свечами, спереди — лампой.
Сделал две быстрые линии, набросал контур. Художнику многое позволено. Он может рассматривать предмет своей работы, не стесняясь приличий. И, Конкордии, похоже, этот взгляд, исследующий каждую черточку ее облика, нравился.
— И все же удивительно, как ты похожи на Степана в молодости, — проговорила она. — Только у него были шатеновые глаза, а у тебя — рыжие…
Ревность невидимо уколола юношу — доколе он будет соревноваться с покойником?.. И еще, что за «своенравие» она упомянула. Что за загадка? «Нраво…» «Рвано»… Нет, не то…