Голубой бриллиант (Сборник)

чашку и, не поворачивая головы, произнес:

– Пока что надежда на Анатолия Натановича.

Единственная надежда, - повторил Евгений и, подняв

опечаленные глаза на жену, сообщил: - В субботу мы

встретимся с ним у нас. Так что, пожалуйста, постарайся

принять его поприличней, как и положено персоне его уровня.

Договорились? - Взгляд покорный, умоляющий, мол,

299

пожалуйста, пойми, что это единственный шанс, последняя

надежда.

И хотя Таня не очень разбиралась в банковском бизнесе

и вообще в служебных делах мужа, она все же догадывалась,

что дело серьезное, и тучи, сгущающиеся над головой

Евгения, могут разразиться сокрушительной грозой. В то же

время тонким чутьем наблюдательной женщины она

догадывалась, что надежда на Ярового тщетна, что этот

человек с алчным взглядом задумал какой-то коварный

замысел. Нет, она не ощущала опасности для себя со стороны

Анатолия Натановича - просто он был ей противен. И она

спросила, ровным, без интонации голосом:

– А если Яровой не поможет?

Евгений ответил не сразу. Он хотел понять смысл ее

вопроса: "не захочет"? или "не сможет"?

– Тогда придется идти на крайнюю меру, - решительно

сказал Евгений и цепко уставился на Таню, выдержав паузу,

уточнил: - Бросать все к чертовой бабушке и сматываться за

бугор. С деньгами, конечно.

– С чужими.
– В ее голосе прозвучала ирония. Евгений

проигнорировал неприятную для себя реплику, потому что Таня

не столько спрашивала, сколько утверждала, и была права. Он

понимал, что произнес трудные, пожалуй, трагические для

жены слова. Больше сказать ему было нечего и он поднялся

из-за стола, чтоб уйти от болезненного разговора, но Таня

задержала его прямым вопросом:

– Это твое твердое решение или нечто вроде совета?

– Танюша, конечно же, совета, - взволнованно заговорил

он.
– Все надо взвесить, пока что это предположение, но надо

быть готовым к худшему, чтобы вовремя принять трудное, но

единственно верное решение. На днях я еду в Англию по

своим делам, надо навестить Егора, и заодно по просьбе

Анатолия Натановича. Там, возможно, по пути я заверну в

Испанию и попытаюсь присмотреть для нас приличную хижину

где-нибудь на берегу теплого моря.

Евгений считал, что такая соблазнительная перспектива

утешит или, по крайней мере, успокоит Таню. Но он ошибся:

Таня сходу отмела ее.

– Скажу сразу, чтоб ты не заблуждался: я из России ни на

теплые, ни на холодные воды не поеду.

– Детка, не надо так сразу, подумаем, взвесим. Из двух

зол выбирают наименьшее.

– Для меня самое большое зло - покинуть Родину.

300

"В таком случае придется мне ехать с Любочкой", -

подумал Евгений в сердцах. Непреклонность Тани начинала

его бесить, но он сдерживал себя, памятуя о предстоящей

встрече с Яровым. В то же время решил бессловесно

выложить свою обиду: начал стелить себе на диване в

гостиной. Таня спросила:

– Ты примешь душ?

– Нет, - буркнул он обиженно.

– Я хорошо представляю жизнь на чужбине, вдали, как

говорится, от родных могил, даже если ты материально

обеспечен. Врач из нашей поликлиники уехала в Израиль и,

представь себе, вернулась. Не могу, говорит, привыкнуть, где

все чужое. А если уж евреи бегут со своей исторической

родины, то как же русским жить вне России?
– Этими словами

Таня хотела смягчить раздражение мужа. Но он оставался

непреклонным:

– Твой пример ничего не доказывает. Евреи

возвращаются в Россию, а таких считанные единицы, не из

ностальгии, а по причине двойного гражданства. Они свили

свои гнезда в Израиле и не хотят оставлять в России. Это одна

причина. Хотят быть и здесь и там, снуют, как челноки. А

другая состоит в том, что власть в сегодняшней России

принадлежит евреям. Они захватили все теплые места и без

зазрения совести грабят страну. Я-то вижу, знаю. Яровому,

пока правит Ельцин, незачем куда-то уезжать. А рухнет

Ельцин, и Анатолий Натанович махнет за океан. Там он

заготовил себе уютное гнездышко, и никакая ностальгия его не

доймет.

– А ты не считаешь, что добровольная эмиграция - это

измена?

– Кому?
– нахохлился Евгений.

– Родине.

– Да что это за родина, в которой сплошной бардак и

идиотизм?
– кипятился он.

– Родина не виновата, - спокойно сказала Таня. -

Виноваты предатели, обманом захватившие власть.

Предатели не долговечны, а Пушкин и Чайковский - навсегда с

Россией.

Евгений кисло поморщился, махнул рукой, мол, что с

тобой спорить, и продолжал стелить на диване.

Таня решила не затевать дискуссию. Она приняла ванну

и ушла в спальню. В комнате было душно, и она сбросила

одеяло и легко прикрыла простыней обнаженное тело, как это

301

обычно делала лет пять тому назад до того, как Евгений взял

дурную привычку рассердившись спать в гостиной на диване.

Свет она не стала выключать, поджидая Евгения. Она хотела

сегодня его. Томительно и обидно тянулись минуты ожидания.

Ее подмывало позвать его, но гордость не позволяла подать

голос. Тогда она встала и вышла в гостиную, чтоб взять газеты,

которые принес Василий Иванович. В гостиной света не было:

Евгений спал, а ей спать не хотелось. Она развернула старый

февральский номер "Правды" и обратила внимание на "Стихи

из тюрьмы" Ивана Кучерова, белорусского поэта, томящегося в

фашистских застенках "суверенной" Литвы. Прочла: