Голубой бриллиант (Сборник)

акула.
– Для тебя, может, и нужная, а для меня - уволь. Евгению

не хотелось сегодня раздражать Таню, он был настроен

миролюбиво и благодушно. И голос у него елейный:

– Конечно, хоть он и акула и удав, но в уме ему не

откажешь: мыслит масштабно, по-государственному. Далеко

смотрит вперед. Между прочим, остался доволен, - солгал

Евгений. - Разоткровенничался. Сказал лишнего. Значит,

доверяет.

– Да, наговорил он много любопытного, - согласилась

Таня. Откровения Ярового по поводу Руцкого и возможной

высадки в России натовских, то есть американских, войск ее не

просто удивили, но встревожили. Впрочем, она вспомнила, что

о Руцком ей что-то подобное говорил Василий Иванович, он с

недоверием относился к этому афганскому герою. Но тогда

отец сказал как-то походя, и она не придала его словам

316

особого значения. Яровой же все изложил предельно ясно и

доходчиво. Словно угадывая ее мысли, Евгений сказал:

– Что касается американской оккупации, то тут Анатолий

Натанович малость загнул.

– Почему загнул? Мы уже сейчас находимся в

американо-еврейской оккупации. Разве ты не видишь? А

перспективу он нарисовал страшную. Добровольно Ельцин и

банда власть народу не отдадут. Ради спасения своей шкуры

на все пойдут и американцев призовут.

– Да они и сами без приглашения придут спасать свою

демократию, - вдруг согласился Евгений. Идеи, высказанные

под хмельком Яровым отложили и в нем нехороший,

тревожный осадок. В его напуганной, издерганной последними

событиями душе происходил какой-то разлад, похожий на хаос.

Он во многом соглашался и с Таней и с совершенно

противоположным мнением Ярового, и одновременно не

принимал ни ту, ни другую стороны, не имея при этом своего

собственного мнения.

– Женя, скажи: неужели такое возможно?

– О чем ты?
– не сразу сообразил он.

– Об американцах. У немцев не вышло, а у этих

получится? - У Евгения не было слов для ответа, и она

продолжала размышлять вслух: - Тогда против немцев

поднялся весь народ, единый, сплоченный вокруг вождя. А

сейчас нет вождя, и никто никому и ни во что не верит.

Некоторые поверили было Ельцину, голосовали за него, а

теперь обманутые, нищие побираются, умирают от голода.

Жалкие беззащитные.

– А мне их не жалко, - в сердцах бросил Евгений.
– Пусть

подыхают. Сами голосовали.

– Но ты тоже голосовал за Ельцина.

– Ну уж нет, я не за него голосовал. Я голосовал за свои

миллионы. Ельцину я знал цену. А что ты выиграла, голосуя за

Рыжкова? Анекдот: он пригрозил поднять цену на хлеб в два

раза, и его забаллотировали. Ельцин пообещал лечь на

рельсы, и его избрали, твои же коллеги - врачи, учителя,

вшивая интеллигенция, бюджетные крысы. Самые глупые, как

и те домохозяйки-пенсионерки, которые теперь слезы

распустили.

– Да не глупые, - возразила Таня. - Доверчивые,

наивные, оболваненные телевизорами. Я вот все думаю: что ж

он все-таки за человек, Борис Ельцин? Есть ли у него совесть,

душа?

317

– Он, если хочешь знать, Степан Разин, только наоборот.

Тот богатых грабил и убивал, а этот грабит бедных и голодом

морит. Тот, "веселый и хмельной", близкого ему человека,

персидскую княжну этак шутя, по пьянке, бросает в Волгу-

матушку. Ельцин своего верного слугу, помощника и тоже

"веселый и хмельной" бросил с корабля в Волгу.

Ответы Евгения, его какой-то взвинченный тон не

успокаивали, не устраняли тревогу, порождали вопросы.

– Нет, Женя, я не могу себе представить высадку

американского десанта в России. Есть же у нас армия, наша,

родная, "непобедимая и легендарная".

– Армии, о которой ты говоришь, уже нет. А та, что есть,

будет выполнять приказ наших отечественных американцев -

тех же Грачевых и Кокошиных. И, конечно, Ельцина.

В голосе Евгения Таня почувствовала апатию и

безысходность. Ей вспомнились слова отца: пока у нас есть

ядерное оружие, с нами будут считаться. И теперь у

американцев главная стратегическая цель - любой ценой, под

любым предлогом захватить наш ядерный арсенал или

нейтрализовать его. Вот что страшно.

На этот раз Евгений не стал стелить себе на диване: он

первым, раньше Тани, принял душ и первым занял свое место

в спальне. Он ждал Таню, перебирая в памяти события

сегодняшнего вечера. С Яровым не удалось переговорить о

делах "Пресс-банка" то ли из-за дурацкого "Амаретто", то ли

из-за сенсационных откровений Анатолия Натановича и его

быстрого опьянения. А с пьяным говорить о серьезном деле

бесполезно. Евгений подозревал, что история с "Амаретто"

была заранее задумана Яровым, как предлог побыть наедине

с Таней. Евгения занимал вопрос: о чем они говорили в его

отсутствие. Он видел, каким алчным взглядом пожирал Яровой

Таню, и потом этот откровенный поцелуй на брудершафт. "А

как она ловко ускользнула, подставив щеку", - одобрительно

подумал Евгений. Но чувства ревности он не испытывал:

важно было задобрить Ярового, угодить - тут уж не до

ревности и нравственных условностей. Татьяна вела себя не

лучшим образом, явно демонстрировала свою если не

неприязнь, то нелюбезность. Ее поведение огорчало Евгения,

потому что, как он понял, и не радовало Ярового. Могла,

наконец, пересилить себя ради дела, ради своей же судьбы.