Голубой бриллиант (Сборник)

сказал Виталий и проникновенно посмотрел на Ларису.

– Я прочту вам два лирических стихотворения. Одно

давнишнее, еще в советские годы написанное, и совсем новое,

не опубликованное.

И удивительно: эти стихи в его исполнении звучали как-то

непривычно, однотонно - певуче и мягко, словно ласкали. И я

понял: он читает их для Ларисы, которая ему приглянулась. Он

хотел ей нравиться, хотел обратить на себя ее внимание.

Самоуверенный и самовлюбленный, он считал себя

неотразимым сердцеедом перед чарами и поэзией которого ни

одна интеллектуальная девица не устоит. По этому поводу я

иронизировал: "Ты не прав, Виталий, интеллектуалки более

устойчивы, чем дуры". Он не обижался. Ларису он считал

интеллектуалкой, хоть и познакомился с ней только вчера в

театре. На Ларису "клал глаз" и думский депутат, который

старался выдать себя за важную государственную персону.

Лариса сидела между депутатом и Ююкиным, за которым

неустанно бдила Настя, и потому художник вел себя довольно

скромно, оставив свою соседку на присмотр думца, который ни

на минуту не оставлял пустым ее фужер и все чокался о него

своей рюмкой с коньяком, предлагая ей выпить. Его излишнее

внимание к Ларисе явно не понравилось Лукичу, и тот без

всякого повода съязвил:

– У вас в Думе уж больно важничают. А важность - это

маска посредственности. Вы обратили внимание: серенькие

птицы лучше поют, чем пестрые, с разукрашенным опереньем.

Самый главный певец - соловей, он внешне совсем

невзрачный. За то голос! Божественный. А пестрая сойка

512

вместо песни издает скрежет и визг, будто ей на хвост

наступили.

– А иволга!
– вставил я.
– Прекрасный голос-флейта. И

оперенье, что надо: золото с чернью. Очарование!

– Это исключение, - возразил Лукич.
– Да к тому же она не

здешняя, приблудная, из теплых краев южного полушария.

Спорить с Лукичом было трудно: в птицах он хорошо

разбирался, знал их жизнь, повадки, привычки. Воронин сидел

напротив Ларисы и злился на депутата. Что б отвлечь на себя

внимание Ларисы, он предложил послушать шуточные стихи

своих друзей-поэтов. Сначала прочитал Феликса Чуева:

Хоть усыпь ее, Несмеяну,

Грудой золота, серебра, -

Все равно будет жить с Иваном,

А любить будет Петра.

Это тянется беспрестанно,

Независимо от поры,

И опять родятся Иваны,

Потому что живут Петры.

Ему дружно похлопали. Тогда он прочитал Василия

Федорова:

– Не изменяй!
– ты говоришь любя.

– О не волнуйся. Я не изменяю.

Но, дорогая,... Как же я узнаю,

Что в мире нет прекраснее тебя?

Он читал, не сводя проникновенного взгляда с Ларисы.

Он мысленно целовал ее, и она улыбалась вместе со всеми.

Она любила поэзию, Виталий это понял, как понял и то, что он

завоевал аудиторию и прежде всего Ларису и уже

разгоряченный не мог остановиться. Выждав, когда умолкнут

наши дружные хлопки, не садясь, он принял гордый вид

победителя и сказал:

– И еще последнее, самое короткое, но самое мощное:

На разлуке, на муке стою...

Вот и все, вот и время проститься.

И целую я руку твою,

Как крыло улетающей птицы".

Он через стол протянул свою руку к Ларисиной руке, она

от неожиданности инстинктивно подала ему руку, и он

поцеловал ее нежно и трогательно. Лариса растерянно

взглянула на Лукича и смущенно потупила глаза. Мы опять

поаплодировали, все, кроме Лукича. Он сидел на торце стола

рядом со мной и в полголоса проворчал в мою сторону:

513

– Видал, как заливается... соловьем залетным.

– А ты не нервничай, - лихо ответил я.
– Обычное дело:

под хмельком мужики ослабляют тормоза эмоций.

– Расслабленные тормоза чреваты аварией.

– В данном случае авария не грозит. Будь спокоен и

радуйся, гордись, что она всем нравится. Даже Артему.

Посмотри на внучка, он с нее восторженных глаз не сводит.

– И правда. О, шельма, - добродушно заулыбался Лукич.

– Хотя ему-то и не грех: возраст любви. А эти... кобелины...

– Да ты никак всерьез ревнуешь?

Эти мои слова Лукич оставил без ответа. Он обратился к

Баритону:

– А не пора ли нам перейти к вокалу, как, Юра?

– Я созрел, Егор Лукич. Давайте заявку?

– Наши любимые романсы. Начни с "О, если б мог

выразить в звуке". Я не смогу, а ты попытайся выразить... в

звуке. - Скользящим взглядом он коснулся Ларисы и

остановился с улыбкой на Баритоне.

Юра - а мы все его между собой звали не иначе, как

Баритон, обладал красивым, мягким, лирическим баритоном и

очень выразительной, кристально чистой дикцией. В свои не

полные сорок лет он прекрасно выглядел, стройный, высокий,

с хорошими манерами. Года два тому назад он разошелся с

женой, артисткой эстрады, по причине тощего кошелька: он в

условиях капитализма не мог обеспечить притязательной

супруге достойную, как она считала, ее жизнь. Случай

банальный: она ушла к "новому" и совсем не русскому. У

Лукича было пианино, купленное для Эры, которая, впрочем,