Голубой бриллиант (Сборник)

не чувствуют себя в безопасности. Они в постоянной тревоге,

потому что счастье их ворованное, не праведным трудом

полученное.

Из театра мы выходили в приподнятом настроении

победителей. Ждали выхода Лукича. Он не заставил нас долго

509

ждать, вышел возбужденный, лукаво улыбающийся. Мы

бросились его поздравлять. А он отвечал нам торопливо и

односложно: "Завтра в двенадцать у меня дома". И подхватив

под руку Ларису быстро направился к машине депутата, с

которым договорился заранее, что тот доставит его из театра

домой.

На другой день - это была суббота - мы в узкой компании

собрались у Лукича. К нашему приходу в гостиной стол был

накрыт на двенадцать персон. Были выставлены праздничные

сервизы из дорогого фарфора и хрусталя ради такого

торжественного, чрезвычайного случая. Настроение у всех

было приподнятое: мы поздравляли Лукича с юбилеем, но

главное, что всех нас восхитило - его мужественный

благородный поступок с отказом от ордена. Звонкая пощечина

режиму. Мы задавали себе вопрос: станет этот эпизод

достоянием народа, или американо-израильские СМИ

постараются замолчать неприятный для них поступок

подлинного народного артиста? И как всегда говорили о

политике, о чем болят сердца.

– Что там в вашей Думе о монархии заговорили? -

обратился генерал к депутату.

– Был брошен пробный шар ельцинистами, но

вхолостую, не нашел отклика, - ответил депутат.

– О монархии мечтают художники патриотического

разлива, - заметил Воронин, сияя возбужденным лицом. Его

взгляд сверлил тихую бессловесную Ларису. Мне казалось она

смущается его взгляда и избегает его.

– Не сочиняй, Виталий. Зачем художникам царь? Мне он

зачем? Скорей поэты монархией грешат, - категорично

возразил Ююкин. Он тоже бросал на Ларису нескромные

взгляды и быстро определил в поэте своего соперника.

– А я не о тебе, - отозвался Воронин.
– Я о знаменитых

художниках, которые мечтают увековечить себя царскими

портретами и памятниками.

– Камешки в огород Глазунова и Клыкова, - сообразил

генерал. Сокрушенно рассудил: - Странно получается, оба

талантливые ребята, за Россию держатся, а никак не поймут,

что России не наследственный царь нужен, а умный

правитель. России нужен Сталин.

– Но Ельцин уже объявил себя царем, пока в шутку, -

сказал Воронин.

– Ельцин ублюдок, выродок, животное, без души и

совести, - раздраженно пророкотал Лукич. - Он подлее

510

Тамерлана, Наполеона и Гитлера вместе взятых... Да, подлее

и страшнее. Он загубил великую державу, оскотинил великий

народ.
– Руками подавляющего меньшинства, - вставил депутат.

– А это кто такие, - стрельнул глазами в Ларису Ююкин.

– Те, кого до недавнего времени вслух не решались

называть.

– Чубайсы., березовские, лившицы? - лукаво

переспросил Ююкин.

– Ты очень сообразителен, Игорек: и Лившица не забыл,

– съязвил Воронин и, посмотрев печально на Ларису,

прибавил: - "Все будет хорошо, Русь будет великой, но как

трудно ждать и как трудно дождаться". Это сказал Александр

Блок.
– Он и не дождался, - с грустью молвил Лукич.
– И не

многие из здесь присутствующих дождутся.

– Артем дождется, - сказал я и взглядом указал на

скромно сидящего, безмолвного курсанта высшего

пограничного училища Артема Богородского - внука Лукича.

– Боюсь я, друзья-товарищи, что наш оптимизм ничем не

подкреплен. И я больше склоняюсь к пессимизму, - вздохнув с

грустинкой, сказал Лукич. - Будущее России мне видится в

сплошном кошмаре. Иногда... Русские, украинцы, белорусы, и

другие народы, населяющие российские просторы, исчезнут,

как нации. Из их осколков нынешние Чубайсы и гусинские

создадут совершенно новый конгломерат биомассы без

истории, без корней. И дадут ему имя - гой. И будет страна

Гойяния, не государство, а страна. Страна рабов, страна

господ. Рабы - гои, господа - евреи. Вот тогда они и не будут

протестовать против пятого пункта ни в паспорте, ни в анкете.

Они с гордостью будут писать в своих паспортах

национальность - еврей. Артем же Богородский в своем

паспорте напишет - гой, что будет означать недочеловек,

скотина, раб. Дело к этому идет. К сожалению, ни Артем, ни его

сверстники это не понимают. Вот так-то господа-товарищи.

Он опустил голову и мрачно уставился в стол. Мы

молчали. Никто не решался ни возразить, ни поддержать.

Какая-то зловещая тишина опрокинулась на нас и словно

парализовала, лишив дара речи.

Мы были все единомышленники, друзья Лукича,

поклонники его большого таланта. Мы уважали его, как

патриота и гражданина, за его прямоту и честность. Мы

511

спорили по частностям, дружески подтрунивали над

товарищами. Лукич говорил:

– Друзья мои, я хочу что б о каждом из вас потомки могли

сказать словами Шекспира: "Он человеком был, человек во

всем".Попросили Виталия почитать стихи. И он читал. Сначала

патриотические, разящие, как меч, о распятой и опозоренной

России, читал с болью, с надрывом. Они звучали как набатный

колокол, волновали до слез, до спазм в горле. Наши восторги

его воодушевляли и поднимали. Пили тост за его творчество. А

он разрумяненный, возбужденный прибирал падающие на

крутой лоб пряди седых волос, прочно овладел аудиторией и

уже не мог остановиться.

– Отдохнем от политики, перейдем на лирику, - весело