Голубой бриллиант (Сборник)

платили гроши за лекарства и квартиры, которые получали от

государства бесплатно.

Я перечисляла все блага, что дала народу Советская

власть. Словом, у нас произошел острый и откровенный

разговор. Позиции студентов разделились, пожалуй, на две

равные части. И это печально, что половина поддерживали

бездумно Инну Гехт. Проблемы сионизма, а тем более

еврейства для них не существовало. Многие просто не

понимали и не знали, что такое сионизм и его главная роль в

разгроме СССР и превращение России в страну рабов, страну

господ. И наш диспут имел потом для меня неприятные

последствия. Конечно, Инна Гехт проинформировала своих из

университетского начальства о моих крамольных,

антирежимных не просто настроениях, - о них там давно знали

по позициям моего отца, - но и о попытке просветить

студентов. Ко мне стали придираться главным образом

русскоязычные деятели. Мне стали устраивать обструкцию.

Намекали о моем поведении и отцу. Он решительно

поддержал меня. Но тем не менее в университете постарались

создать вокруг меня атмосферу отчуждения и неприязни.

Произошло это перед самыми зимними каникулами. Я сказала

своим, что на все каникулы уезжаю в Москву, буду жить у Лиды

(о Лукиче они ничего не знают). И все рассказала Лукичу.

Егор встретил меня, как всегда, с юношеским восторгом.

Я рассказала ему о своих неприятностях в университете. Он

попытался успокоить меня:

533

– Все это мелкие интриги. Не обращай внимания. Или

бросай к черту эту дерьмократовскую Тверь и переезжай в

Москву, которая не намного лучше Твери. Устроим тебя на

работу по специальности. На худой конец пойдешь учителем

истории в среднюю школу. А там посмотрим. Я переговорю со

своим другом всемирно известным нашим историкам

академиком Рыбаковым Борисом Александровичем. Может он

посодействует. Ты, надеюсь, слышала о нем?

Я слушала его лекции в МГУ, знаю его труды. Так ты с

ним знаком?

– Даже дружен.

– Удивительный у тебя круг знакомых и друзей. Я

привыкла к Лукичу, к его уютной и такой гостеприимной

квартире. Да что значит - привыкла? Я полюбила его, он стал

мне родным и самым близким. Я уже не мыслю себя без него.

В этот приезд лежа в постели он говорил мне, откровенничал:

– Я знал женщин. За свою долгую жизнь повидал разных

– добрых и капризных, ласковых и холодных, искренних и

лживых, расчетливых стяжательниц и влюбленных поклонниц,

болтливых тараторок и сдержанных, вдумчивых. Они

приходили и уходили, не оставив в душе и памяти заметных

следов. Исключением была разве что Альбина,

немногословная, ценившая мой талант и мой авторитет,

которым охотно пользовалась, и любящая подарки. А кто их не

любит? Я всегда был щедр, а в то время мои заработки

позволяли мне быть щедрым, не то, что нынче. Я часто теперь

задаю себе вопрос: любил ли я Альбину? Или был просто

привязан к ней, поскольку других, лучших ее, не встречал и не

знал. Был ли я счастлив с ней? Думаю, что нет. Для полного

счастья чего-то мне не хватало. Она говорила, что счастлива.

О себе я такого сказать не мог. Не было у нас духовного

единения. Близость духовная была, но слияния не было.

Сегодня я от чистого сердца говорю: я счастлив. В тебе я

нашел все, о чем мог мечтать и даже сверх того. Без тебя и вне

тебя я не мыслю своей жизни. Ты моя совесть, и мысленно не

посоветовавшись с тобой, я ничего серьезного не делаю. Я

боюсь тебя потерять. Уйдешь ты от меня, и жизнь моя

остановится, станет ненужной, бессмысленной, не жизнь, а

прозябание. А зачем тогда она? Я человек деятельный и

полный любви. Без любви я не смогу жить. Без тебя я ничто.

Он говорил искренно, как на исповеди, взволнованным

голосом, и слова его согревали душу, как волшебный бальзам.

Мне приятно было его слушать и сознавать неотвратимость

534

моих чувств к нему, мою любовь, я прижалась к его горячей

сильной и нежной груди, мне хотелось слиться с ним навсегда,

стать частицей его самого, переполненного, несмотря на

возраст, пылкими благородными чувствами. Да и разницы в

возрасте я не ощущала. В метро, в электричке я смотрела на

мужчин, по разному одетых, но на их лицах, в их глазах я

видела бездуховных и бессердечных дебилов, которые лет

десять тому назад встречались очень редко. Я сказала:

– Любимый мой Егор, нам надо спланировать наше

время каникул.

– У меня есть планы, - ответил он.
– Я заказал Игорю

твой портрет. Мы завтра пойдем к нему на первый сеанс. Если

ты, конечно, не возражаешь.

Я не возражала. Я никогда не позировала художникам.

Для меня было любопытно и престижно. Я уже представляла

свой портрет рядом с портретом Лукича в его гостиной. Это

высокая честь, символ нашей любви.

К Ююкину мы с Лукичом поехали в январе во время

каникул. День был не очень морозный и не ветреный. Падал

мягкий, пушистый, ленивый снег, как это бывает на

театральной сцене. Он создавал праздничное настроение. На

душе было легко и радостно. Ююкин нас ждал к десяти часам,

но мы уснули где-то во втором часу, проспали и приехали к

нему только в одиннадцать. Уже с порога Лукич оповестил:

– Не ворчи, Игорек: проспали. А потом дело житейское -

девчонка долго марафет наводила. Я говорил: не надо,

натуральная ты еще прекрасней. Но разве их убедишь.

Я впервые была в мастерской художника. Мне все здесь