Голубой бриллиант (Сборник)

одной руке он держал уголь, которым колдовал на картоне, в

другой обыкновенный школьный ластик, которым стирал какие-

то лишние штрихи. Стройный, подтянутый, мелколицый и

худой, он то подходил вплотную к мольберту, то отступал от

него и, щурясь смотрел то на меня, то на рисунок, который,

конечно, я не видела. У него были светлые, наверно, мягкие

волосы и очень выразительные пухлые, почти детские губы,

такие беспокойные, как глаза, пожалуй, даже страстные. Мне

он показался симпатичным парнем, несмотря на его простые,

даже неуклюжие манеры. Не отрываясь от рисунка и не

оборачиваясь, он сказал как бы между прочим:

– Лукич, чтоб вам не томиться от безделья, соизвольте

поставить на плиту чайник для будущего кофея. Если вас,

конечно, не затруднит.

Прошло около часа и я почувствовала нечто вроде

усталости. Оказывается, это совсем не просто, как я думала,

сидеть без движения и смотреть в одну точку. Лукич ушел на

кухню, поставил чайник и вернулся с тремя чашками,

блюдцами, баночкой растворимого кофе и сахарницей. Все он

это поставил на стол и обратился к Игорю:

– Ты, Игорек, что-то сегодня в молчальники играешь? "Не

узнаю Григория Грязнова". Ты бы Ларису просветил, о

художниках что-нибудь рассказал. О каком-нибудь Пикассо.

– О Пикассо? Хорошо, извольте. Вы слышали о

Женевьене?

– Женева - это город. А Женевьена - может пригород, -

ответил Лукич.

– А вы, Лариса? - Я отрицательно замотала головой,

боясь потерять позу.

– Женевьена - это возлюбленная престарелого Пикассо.

Она была моложе его почти на пятьдесят лет. Это когда Пабло

было за восемьдесят, - продолжал Игорь, не отрываясь от

дела равнодушным тоном, как бы между прочим.

Я была удивлена, у меня даже появилось сомнение,

может Игорь сочиняет. Но я не посмела раскрыть рта. Зато

Лукич, который непонятным образом как бы читал мои мысли,

и это было далеко не в первый раз, спросил:

– Это факт или легенда?

– Это факт, - уверенно подтвердил Игорь и сообщил: -

Пикассо много рисовал свою возлюбленную в разных позах, в

538

разных ракурсах и в разной манере. Поезжайте в Эрмитаж и

там вы сможете ознакомиться с целой серией этих рисунков.

Для меня это была неожиданная и приятная новость. По

сравнению с Пикассо наш с Лукичом возрастной барьер

показался не таким уж невероятным. Сообщение Игоря, как я

обратила внимание, Лукич воспринял с едва заметной, но

милой улыбкой. И чтоб не распространяться на эту тему,

сказал:

– Господин маэстро, а тебе не кажется, что модель

устала? Надо бы объявить антракт.

– Господин Народный, я бы просил вас не вмешиваться в

творческий процесс. Здесь я хозяин, и, как вам известно, лишь

в исключительных случаях разрешаю посторонним

присутствовать во время сеансов. Да и то, только когда рисую.

А когда работаю красками, посторонним вход воспрещен, -

полушутя, полу всерьез ответил Игорь и уже ко мне: -

Отдохнем, Лариса Павловна. И повернул портрет лицевой

стороной к мольберту, он не хотел, чтоб портретируемый видел

незаконченную работу.

Мы пили кофе с овсяными печениями и сыром и

разговаривали. Я все же попросила Игоря рассказать еще что-

нибудь интересное из жизни художников.

– Ну, что ж, - охотно согласился он. - Продолжим о

французах. Вы слышали о Гюставе Курбе? - Это вопрос ко

мне. Я немного смутилась. Имя это я слышала, вспомнила его

картину: женщина с красным знаменем на баррикадах.

Неуверенно сказала об этом.

– Да, это Курбе, - подтвердил Игорь. - Это был

одаренный художник реалист. А уже в то время во Франции

свирепствовала всякая формалистическая декадентская

зараза. Травили реалистов. Травила еврейская критика и

печать.

– Как и у нас, - вставил Лукич.

– Да, один к одному. Даже Бодлер, который прежде был

приживалкой в студии Курбе, и тот приложил руку к травле. Его

картины не принимали на выставки. Наполеон третий хлыстом

стеганул его "купальщицу". Дюма-сын назвал Курбе ублюдком.

Одна еврейская газетенка сообщила, что Курбе умер, и мать

художника, прочитав эту провокационную ложь, тут же

скончалась. Его посадили в тюрьму, конфисковали все

имущество. Выйдя на свободу, он покинул Францию, эту

вотчину евреев, и уехал в Швейцарию. Между прочим, в

последствии он, как и Лукич, отказался от ордена "Почетного

539

легиона", а Наполеону третьему дерзко заявил, что он не

желает вступать ни в какие отношения с государством. Мол, я -

свободный художник. А между тем, в дни Парижской Коммуны

он был в рядах коммунаров. Слава пришла к нему только

после смерти. Трагическая судьба. Как и многих талантливых

деятелей искусства, литературы, науки. За то бездари,

особенно евреи и полу евреи, всегда процветают,

поддерживаемые их прессой, критикой.

Слушая рассказ Игоря, я все больше питала к нему

симпатии. Ведь в начале он мне казался несколько

легкомысленным, не серьезным. А тут он обнаружил и

эрудицию и, главное, идейную платформу.

– Вот ты сказал о полукровках, - заговорил Лукич.
– А

известно ли вам, что в России уже появилась новая

национальность - вот эти самые полукровки: мать - еврейка,

отец - русский и фамилия отпрыска, конечно, русская. Но