Голубой бриллиант (Сборник)

– Лукича прошу не трогать. Тебе до него никогда не

подняться. Запомни это, заруби себе на носу. Он не просто

великий артист. Он необыкновенный человек.

– Ну извини. Не будем о Лукиче, я согласен с тобой. Но

ты же не давала ему подписку. Ты мне нравишься. Очень

нравишься.

– Ну что из того? Возможно, я многим нравлюсь. Так что

же мне и под каждого ложиться?

– Но я не каждый. Я известный в России поэт. Мои книги

изданы миллионным тиражом. Меня знают миллионы. Иные

считают за честь иметь интимные отношения с известным

поэтом. Ты знаешь, сколько было у Пушкина любовных

отношений с женщинами? Больше сотни.

– А ты превзошел и Пушкина?

– Не важно. Недостатка не было. Стоило только

поманить.

– И они летели, как мухи на мед, на ходу раздевались и

спешили лечь под тебя.

– Да, и ложились, и были довольны, благодарны.

– Какой же ты хвастун. О психологии женщины ты

судишь по стихам своего собрата Андрея Вознесенского:

"сущность женщины горизонтальна". Так?

– Вознесенский никакой не поэт. Это графоман и пошляк,

– с яростью произнес Виталий. Он был взбешен. Я понимала

его и, может, даже сочувствовала. Но не могла пересилить

себя, хотя он мог бы сойти и за "производителя". Я сказала уже

миролюбиво:

– Ты не обижайся и не огорчайся. И не скучай-ка, это

говорит тебе Чайка.

– Не удачная рифма. Тебе больше подходит Лариса -

крыса, - в сердцах выдавил он и уже вставая с кровати, сказал

примирительно: - Надеюсь, до Лукича наш эпизод не дойдет.

Обещай.
– Я пообещала.
– А теперь спи спокойно. Я тебя не

потревожу.
– И все же уходя, наверно на что-то надеясь, он

поцеловал меня в губы.

Я долго не могла уснуть. Я думала над психологией

мужчин: если ты легла под него - значит ты белокрылая Чайка,

отказала ему - ты уже Крыса. А как же любовь. "Ты мне

нравишься", - вспомнила его слова. Ну и что, и ты и Ююкин

мне нравитесь, но то разные понятия: нравиться и любить. Я

люблю Лукича, люблю первой в своей жизни и, наверно,

576

последней любовью. И он любит, он боготворит меня. Я

мечтаю о ребенке и он поддерживает мою мечту, он "за", и

если б у меня состоялась тогда в мастерской с Игорем или

сегодня с Виталием, он бы не возражал. Думаю, он бы

одобрил мой выбор. Это был шанс. Но я им не

воспользовалась. Впрочем, еще не поздно: в соседней комнате

лежит и возможно тоже не спит в расстроенных неудачей

чувствах "производитель", который даже в какой-то мере и

симпатичен мне, как мужчина. Он готов. Но не готова я. Не

могу перешагнуть ту невиданную грань, которую создает

высокое и святое понятие - любовь и женское чувство

достоинства и гордости.

В Москву я приехала в полдень и прямо с вокзала по

автомату позвонила Лукичу.

– Я с нетерпением жду тебя, - как всегда мило ответил

он. Войдя в квартиру, я сразу же доложила ему о своих

приключениях. Не умолчала и о притязаниях Виталия. Лукич

выслушал с добродушной снисходительной улыбкой, лишь

беззлобно проворчал:

– Куда денешься - в каждом мужике прячется кобелина и

ждет своего часа, удачного момента. А для Виталия момент

был более, чем подходящий.

– Ты прав, - подтвердила я.
– Но как бы ты отнесся, если

б я не устояла?
– напрямую спросила я. Для меня был очень

важен его ответ. Он заговорил не торопясь:

– Я тебе уже раньше говорил: если дело шло о ребенке,

то я поддерживаю любой твой шаг. Решающее слово всегда за

тобой. - Он сделал паузу, лицо его приняло озабоченное

выражение, глаза нахмурились, и он заговорил мрачным

тоном: - Сегодня утром звонил твой отец. Из Твери звонил. Он

просил тебя срочно приехать домой.

– Что-нибудь случилось?
– с тревогой спросила я.

– На такой же мой вопрос, он ответил кратко и сухо: об

этом поговорим при встрече в Москве. И положил трубку.

Боже мой... Сердце мое затрепетало: произошло,

очевидно, то, чего я больше всего опасалась. Я вся обмякла,

как нагретая свеча и прижалась к Лукичу, ища в нем

спасительной защиты. Он ласково поцеловал меня в лоб и

нежно обнял.

– Ну что ты, родная. Не надо волноваться и

расстраиваться. Мы еще не знаем, в чем дело.

577

– Я знаю, я догадываюсь. То, что он собирается

поговорить с тобой в Москве, для меня все объясняет. Ему

стали известны наши с тобой отношения.

– Ну и что, даже если так - объяснимся. Мы что?

Совершили преступление?
– спокойно сказал Лукич.

– Для моих родителей - да, преступление. Я должна

сейчас же ехать.

– Погоди, успокойся, позавтракай, давай все обсудим и

потом поедешь.

Что обсуждать? Скандала не избежать, большого

скандала.

Я оказалась права в своих догадках. Как только приехала

в Тверь и вошла в дом, отец молча положил передо мной

газету, ту самую, бульварную, которую издает Трапер. На

странице две фотографии. На одной стоим на пляже мы с

Лукичом, и он втирает мне в спину крем против загара. На

другой, опубликованной рядом, мы с Лукичом лежим на пляже,

он, конечно, в плавках, я в купальнике. Лица наши

отпечатались четко. Тут никаких вопросов. Внизу под

фотографиями подпись: "Жаркое лето на курорте Алушта".

Пока я смотрела газету, мама и отец стояли рядом и

понуро молчали. Потом все так же без слов отец протянул мне

исписанный лист бумаги. Я сразу узнала: это было письмо

Лукича ко мне. Каким образом оно попало к ним в руки? Ведь я