Гомер

сколько против их эксплуататорской политики.

Все эти сведения о значении царской власти у Гомера, конечно, известны; и о них

можно прочитать уже в общих руководствах по греческой литературе. Однако многое

известное часто забывается и теряет свою остроту, а эта острота у Гомера есть, и пусть мы

не будем о ней забывать.

Таким образом, не будучи в принципе против царской власти, Гомер не только не

стесняется выставлять царей дурного личного поведения и обличать их в этом, но он – и

притом тоже принципиально – допускает царскую власть только при условии ее большого

военно-патриотического или морально-гуманистического содержания. Это соединение

богатства, славы и роскоши царской жизни с высоким личным морально-правовым

авторитетом, может быть, лучше всего изображено в «Одиссее» (XIX.109-114). Здесь

Одиссей обращается к Пенелопе со следующими словами: [108]

Ты – словно царь безупречный, который, блюдя благочестье,

Многими правит мужами могучими. Строго повсюду

Правда царит у него. Ячмень и пшеницу приносят

Черные пашни; плоды отягчают древесные ветви.

Все – от правленья его. И народы под ним процветают.

Только в этом смысле и можно понимать проповедь единовластия и о божественном

происхождении скипетра Агамемнона (Ил., II. 204). Иначе это место нужно было бы

понимать как грубый архаизм и реакционную реставрацию. Кроме того, здесь стоит не

слово «басилевс», а «койранос» (coiranos), т. е., по-видимому, «предводитель на войне». По

этому поводу Энгельс («Происхождение семьи», 1947, стр. 121) пишет: «Одиссей не

читает здесь лекции о форме правления, а требует повиновения главнокомандующему на

войне».

Следующие слова Пулидамаса к Гектору только в порядке вульгаризма можно

понимать как демократическую оппозицию против царя (Ил., XII.211-214):

Гектор! Меня неизменно бранишь ты, когда на собраньях

Я говорю справедливо. Никак допустить ты не можешь,

Чтоб человек из народа с тобою о чем-нибудь спорил, –

Ни на войне, ни в совете. Лишь власть свою хочешь ты множить!

Гектор вполне безупречен и как воин и как вождь. Если он допускает какие-нибудь

ошибки, то они вполне наивны, вполне благонамеренны и не содержат в себе ровно

никакого элемента злой воли. Пулидамас не имеет никаких оснований критиковать здесь

Гектора, да и его слова нельзя понимать как критику. Он просто говорит о повиновении

начальнику на войне и в совете. Когда у Агамемнона потребовали вернуть пленницу ее

отцу, то судит об этом народное собрание и постанавливает, не в пользу Агамемнона, эту

пленницу вернуть. Правда, Агамемнон не послушался народного собрания (Ил., I.22-24).

Однако силою обстоятельств он все-таки был принужден это сделать. Но какая у него

мотивировка возвращения пленницы? Он говорит (116 сл.):

Но соглашаюсь: ее возвращу, если требует польза.

Лучше желаю я видеть спасенье, чем гибель народа.

Значит, самое главное для Агамемнона все-таки не пленница, но народ. Ахилл тоже

считает народ единственным владетелем полученной добычи на войне (126): «А отбирать

у народа, что было дано, не годится». Брисеиду, говорит он (392), присудил ему не кто

иной, как народ. Агамемнон и вообще, хотя и не отличается скромностью и благодушием,

принципиально служит вовсе не себе, а только народу. В «Илиаде» не раз говорится о

внутренних страданиях Агамемнона из-за людских жертв (IX, 9 сл., X.4-16, 91-95). Он

быстро прощает Ахилла и не медлит с посольством к нему. Посольство говорит с Ахиллом

не просто [109] от лица Агамемнона, но прежде всего от народа: «И от всего мы народа

пришли», – говорит Аякс Ахиллу (641).

Но если таковы Агамемнон и Ахилл, свирепость которых не скрывает и сам Гомер

(свирепость – их личное свойство, которое осуждается всеми, и гомеровскими героями и

самим Гомером, а вовсе не есть их законное право, которое бы всеми признавалось), то о

благородном Гекторе и говорить нечего. Он прямо мечтает о свободе своего народа (VI.528

сл.), страшится своих военных ошибок (XXII.104) и защиту родины предпочитает всему

(XII.243).

Гомеровские цари изображены самыми обыкновенными людьми, правда, очень

сильными, храбрыми, часто весьма властными, но в то же время наделенными обычной

человеческой психологией. Общеизвестно совмещение в Ахилле звериной жестокости,

свирепости и мстительности, с одной стороны, а, с другой стороны, сердечной любви к

своей матери, своей жене, своим друзьям, милосердия (слова о нем Зевса в п. XXIV.158:

«Рад он всегда пощадить того, кто молил о защите»). Агамемнон – властный, алчный,

мстительный, иной раз трусливый, и Гомер явно ненавидит его за эти свойства. Но, с

другой стороны, никто, как именно он, не скорбит так о пролитой крови и никто так не

тревожится по поводу судеб греческого войска. А его героическим подвигам посвящена

почти вся XI песнь «Илиады». Диомед – не просто царь, но храбрейший воин,

беспощадный преследователь врагов. Однако и он испытывает прилив дружбы и любви,

когда его враг оказывается старым знакомым. И т. д. и т. д. Что же у всех этих царей

специфически царского и что тут специально монархического? Они предводительствуют

на войне и следят за военной дисциплиной. Но ведь нельзя же вести войну без военной