Гомер

надежду, что Ферсит теперь уже больше не будет агитировать против царей и их

оскорблять (Ил., II.270-277). Следовательно, народ не за Ферсита, но против него, считая

его изменником и дезертиром.

3) На собрании, которое состоялось после усмирения Ферсита, народ выражает

восхищение по поводу речи Одиссея, предлагавшего выбирать между продолжением

героической войны и позорным бегством на родину, единогласно выбирая войну, а не

позор отступления (Ил., II.333-335). При этом сам Одиссей прекрасно понимает все

тягости войны и сам хотел бы не воевать, а сидеть дома в мирной обстановке, однако он не

хочет сам себя позорить (291-298). Следовательно, Одиссей и народная масса думают о

войне совершенно одинаково, расценивая Ферсита как изменника и дезертира. Больше

того, поскольку мифология здесь, как и везде, есть только отражение исторической

действительности, стремление греков довести войну до победного конца символизировано

в виде Афины Паллады, якобы вкладывающей в греков это военное мужество (453 сл.):

В это мгновение всем им война показалась милее,

Чем возвращение в полых судах в дорогую отчизну.

И вообще греческая воинская масса вовсе не против Троянской войны, но, наоборот,

всецело за нее. И если греческое войско (Ил., II) спешит к судам, чтобы отправляться

домой, то это оно делает не против воли царей, но, наоборот, в силу [100] приказа

Агамемнона. Правда, народ убегает к судам с большой радостью. Однако вернуться домой

– это мечта и самого Одиссея и даже самого Менелая (III.97-102), как это мы только что

видели. И, наконец, напрасно думают, что бранить царей за дармоедство – это привилегия

Ферсита. Ахилл тоже говорит Агамемнону (Ил., I.231): «Царь, пожиратель народных

богатств, – над презренными царь ты!» Следовательно, совершенно ясно, что в образе

Ферсита у Гомера ярко выражена антивоенная и даже антиаристократическая тенденция,

но что нельзя брать изолированно только одну речь Ферсита, а нужно его речь и весь его

образ понимать в контексте всего гомеровского творчества.

Наконец, и случаев прямого бахвальства зверствами на войне у Гомера тоже немало.

Правильно писал о Гомере его переводчик Н. Минский (впрочем, не умеющий оценить

Гомера по его существу): «Гомер с виртуозностью и неистощимыми подробностями

рассказывает о том, как герои крошили друг друга на поле сражения, выливали

внутренности на землю, вышибали зубы, обрубали руки и ноги, какие наносили копьями

затейливые раны. Герои бросаются в битву как хищные волки, сдирают доспехи с убитых,

уродуют тела и, наступив на них ногою, громко похваляются совершенным подвигом»

(«Северн. Вестн.», 1896, № 5, стр. 1).

Подводя итог высказанному выше об антивоенной тенденции у Гомера, необходимо

указать, что все творчество Гомера представляет собою порыв от стародавней дикости

и варварства к цивилизации, что, коренясь в стихийных инстинктах звериного прошлого,

он везде преодолевает это последнее своими новыми и светлыми идеями культурной и

мирной жизни всего человечества и что остатков этого прошлого у него столь же

достаточно, как и новых идей прогресса и мира. Антивоенная тенденция у него поэтому

выражена очень ярко, очень резко и совершенно несомненно; но она у него, не выражая

его целиком, а выражая только его прогрессивную сторону, должна пониматься нами не

больше, как только тенденция. И это тенденция колоссальной значимости.

2. Мирный уклад жизни в сравнениях Гомера. Очень важные наблюдения над

гомеровскими сравнениями сделал в свое время английский ученый А. Плэтт.9) Эти

наблюдения сводятся к тому, что в сравнениях Гомер выступает вовсе не как старинный

ахейский идеолог, а как самый настоящий иониец с гораздо более скромным и бедным

укладом жизни, как мирный житель, поясняющий все, что требует пояснения при

помощи картин трудолюбивой жизни.

Если взять «Одиссею», то только ничтожное число сравнений берется здесь из

мифологии: Навсикая (VI.102-109) [101] сравнивается со стрелоносной Артемидой,

которая охотится за кабанами и оленями на Эриманфе и Тайгете. Афина намазывает

Пенелопу, как Афродита мажет свое лицо амвросийной мазью перед танцами с харитами

(XVIII.190-194). Пенелопа колеблется (XIX.518-524) так, как Пандареева дочь Аэда плачет

о своем сыне, нечаянно ею убитом. Также – VI.162-178, XX.61-79. Сравнения эти слишком

немногочисленны, носят откровенно декоративный характер и потому весьма далеки от

наивной и нетронутой мифологии.

Если теперь обратимся к тому миру, из которого Гомер в «Одиссее» берет свои

сравнения, то окажется, что это мир земледельца, скотовода, ремесленника,

мореплавателя-торговца, живущего на равнине около моря вблизи больших гор, который

гораздо больше боится диких зверей, чем войны.

Из области земледелия мы имеем сравнения в VIII песни, 124 сл. (пахота на мулах) и

XIII.31-35 (трудолюбивый пахарь до полного изнеможения пашет землю на волах целый

день). Телята с неописуемой радостью встречают своих матерей-коров (X.410-414);

зарезывается скот для домашних целей (XI.411-415); ревет бык на поле (XXI.48 сл.), и

оводы жалят коров во время жары (XXII.299-301).

Очень ярко представляет себе Гомер закалку железа (IX, 391-393); струны из овечьих

кишок, натягивающиеся на форминге (XXI, 406-408), мастера, золотящего серебро (XXIII,

159-161). Из области мореплавания: строится грузовой корабль (V.249 сл.); описывается