Good Again
Шрифт:
И его губы на моих губах свидетельствовали, что он её принял. Когда мы, наконец, уснули, даже кошмары старались обходить нас стороной.
***
За день до церемонии мы заявились к Хеймитчу. Сидя в его запущенной гостиной, мы обсуждали что нам завтра предстоит. Хотя большие экраны на площади будут транслировать церемонию весь день, нам было достаточно прийти только на ту ее часть, которая была намечена в Двенадцатом. А раз наш Дистрикт был по счету последним, мы могли бы остаться и послушать речь Президента Пэйлор. Пит пригласил Хеймитча пообедать завтра с нами перед всеми приготовлениями, и тот просто кивнул. И я осознала еще кое-что: как бы мы трое ни были теперь сломлены и изувечены,
— Побудь со мной, — попросила я.
Он кивнул и уселся рядом на кушетку в кабинете. С мамой я не говорила с того самого дня, как он вернулся в Двенадцатый. Набрав тогда ее номер и услышав ее голос я обнаружила, что один его тембр невероятным образом может поднять в моем воображении из руин маленький дом посреди Шлака. Еще я поняла: слушая ее, я все невольно жду, что в дверях вот-вот появится моя сестра — вот почему я никогда после матери не звонила. Ее голос возрождал к жизни призраков.
Она расспрашивала как мои дела, как я поживаю. Мне оставалось ответить, что хорошо — насколько это возможно с учетом обстоятельств. Пит со мной, мы с ним решаем проблемы по мере их поступления и ни о чем наперед не загадываем.
Поговорили мы и о церемонии — в Четвертом в ней примут участие Энни и ее маленький сын.
— У Энни ребенок? — вздохнула я от удивления. Пит взглянул на меня вопросительно, будто не веря своим ушам. — Он так и не узнал? — добавила я. Пит положил голову на руки, явно подавленный своими мыслями. Маленькое продолжение Финника. Мне оставалось лишь сглотнуть слезы — так это было грустно и прекрасно.
— Пожалуйста, пришли нам фотографию, сможешь? И Энни с Финником, если возможно, — я объяснила маме все про нашу книгу памяти, как эта идея выросла из нашего семейного справочника растений. И она согласилась все нам прислать. Сказала, как сильно нами гордится. Как хотела бы меня увидеть. Посмотрим, выдавила я, ведь пока мне не разрешают покидать Двенадцатый.
Представить себе при каких обстоятельствах она сама могла бы сюда приехать я так и не смогла, и почувствовала, что в сердце, и без того затопленного чувствами, что-то болезненно кольнуло. Но я постаралась держать себя в руках и поспешила окончить наш разговор, прежде, чем свалюсь в пропасть самобичевания и жалости к себе.
— Ребенок, — сказал Пит с благоговением в голосе.
И я кивнула, думая о том, насколько же безумны те, кто приносит новую жизнь в наш мир, наполненный жестокостью и злобой. Сама я никогда не отважусь — я была в этом уверена. Я постаралась заслониться в мыслях от нескрываемой тоски на лице Пита, и отвела взгляд, уставившись в окно.
***
Церемония обещала быть весьма торжественной. Умывшись так же тщательно, как прежде умывалась только перед каждой проклятой Жатвой, я так же, как тогда, заплела косу — теперь уже без посторонней помощи. Выбирая наряд к случаю, я остановилась на простеньком платье без рукавов с голубым кушаком. Такие у нас в Двенадцатом не носят, но не носили и в Капитолии. В этом платье было что-то вневременное, не относящееся к конкретному месту.
Свои шрамы я густо намазала кремом. Рубцы на шее и на руках будут видны, и хотя здесь, в Деревне Победителей, они меня и не заботили, мысль о том, что Сойка-пересмешница покажет миру свои отметины, меня смущала. Внезапно пришло в голову, что нам еще стоит порадоваться, что перед церемонией нас не осадила толпа телевизионщиков. Может, они научились уважать чужое личное пространство. А может, просто Хеймитч хитростью или еще как отмел все их попытки сунуть сюда свой нос. Пока я отложила платье в сторонку, чтобы надеть, когда придет
пора.Спустившись вниз, я застала Пита на кухне. На нем был фартук,и он поспешно перемещался от стола к плите, от плиты к кладовке и обратно, разом что-то помешивал и мыл посуду. Когда же я дотронулась до его плеча, от подскочил от неожиданности. Глаза его блестели как-то по-особенному, он явно пытался перекинуть на выпечку свое растущее внутреннее напряжение. Мне оставалось лишь его обнять, дав ему время расслабиться настолько, чтобы и он мог обнять меня в ответ. Подняв на него глаза, я сказала:
— Давай я все вымою. А ты заканчивай печь
Кивнув, он вернулся к замешиванию хлеба.
Хеймитч застал нас за совместными кухонными хлопотами. Ментор был в присущем ему расхристанном виде, хотя, очевидно, помылся и почистил зубы. И итоге лишь слегка попахивал, а не сбивал окружающих с ног своими ядовитыми парами как обычно. Я по-быстрому пожарила на сковороде дикую индейку с морковью, картофелем, тыквой и кабачками. Все это процессе слегка подпрыгивало на сковороде. Этому меня научил Пит. Сам он пек хлеб. Мы вообще-то не собирались закатывать пир на весь мир, но я добыла намедни индейку, и ей нельзя было дать пропасть. Ели мы в полной тишине, если не считать кратких комментариев о достоинствах пищи, призванных заполнить тяжелую тишину. Казалось, сегодня мы обедали не одни, а в компании призраков, которые болтать были не в настроении.
По окончании уборки на кухне Хеймитч занял кресло в гостиной, а мы с Питом устроились на диване. Стоило включить телевизор, и в комнату ворвались голоса ведущих, болтавших о значимости сегодняшнего события для будущности Панема. Приглушив звук — не слушать же эти говорящие головы — я поудобнее устроилась, держа на коленях голову Пита. Мы просто смотрели на картинку из других Дистриктов, чтобы подготовить себя к тому, что будет происходить здесь, в Двенадцатом. Вскоре очередь дошла и до Четвертого, где уже выступал местный мэр. Хеймитч что-то пробормотал себе под нос, но я не стала на это реагировать. Пит наконец задремал, вымотанный бешеным всплеском энергии на кухне. И я тихо сидела, упиваясь его запахом, ощущением его твердой груди под моей ладонью - меня пронзила вспышка радости оттого, что мне невероятно повезло и он со мной.
Именно об этом я думала, когда на экране появились они. Десятки огромных белых цветов, похожих на лилии, которые вручали участникам процессии. Каждый из них сопровождало названное вслух имя трибута. Меня заворожила красота этих цветов, и то, как их было много, и то, что с ними теперь будет. Четвертый Дистрикт был большим, вытянутым вдоль восточного морского побережья Панема. Дом Правосудия стоял на скале над медленно катящими внизу океанскими волнами. Безмолвная процессия босых людей, несущих хрупкие драгоценные цветы, исчезла из поля зрения, а затем появилась на лестнице, ведущей с улицы на пляж. Разбудив Пита, я показала ему на экран, и объяснила, что там происходит. И пока я говорила, прозвучали эти имена:
Энни Креста-Одэйр.
Финник Одэйр.
Энни несла к морю сразу два цветка. Я рванулась к экрану и дотронулась до изображения ее рыжих волос, до ее слегка отсутствующих прекрасных глаз. И снова села, уже на пол, по-турецки, наблюдая как все участники процессии, один за другим, опускают цветы на воду. В том, как Энни коснулась своего цветка, поцеловала лепесток, прежде чем отпустить его на волю нежного прибоя, была особая пронзительность. Понятно, почему камеры снимали ее не отрываясь — Финник снискал вечную славу, и после Игр, и тем, что делал в Революцию, и тем, что пал в бою, пожертвовав собой. И я подумала о том, что истинная история любви этой Революции была не о нас, а о Финнике с Энни, а теперь и об их маленьком сыне.