Good Again

Она медленно сникла и стала гаснуть, как стаявший огарок свечки. Удары стали реже, слабее, крики превратились во всхлипы, и слезы наконец пролились. Убрав руки от лица, я попытался её обнять, прижать к себе. Она меня, конечно, оттолкнула, но я и не думал отступать и выпукать её. Все менее ожесточенно отбиваясь, она дала полную волю слезам.

— Черт тебя подери, — выдавила она сквозь рыдания. И на нее напала столь ненавистная ей икота. Моя больная нога ощущалась в этот момент уже одним сплошным сгустком боли, но я старался не обращать на нее внимания. Когда Китнисс обмякла в моих руках, я поднял ее и занес внутрь, захлопнув за собой дверь. Она все еще что-то бормотала, хотя уже ослабела от слез.

— Я тебя ненавижу, — прошептала она.

— Нет, не ненавидишь, — тихо сказал я. Усадив ее на диван, я и сам с облегчением сел рядом. Слезы бежали у неё из глаз бесконечным, неконтролируемым потоком, и я знал, что это она тоже ненавидит. Я снова обвил ее руками, и поняв, что она больше не сопротивляется, я стал нежно ее баюкать, скользя пальцами по её гладким рукам. Она и это мне позволила, и это был уже большой прогресс.

Выдавив полный дрожи вздох, она прошептала:

— Ну ладно, говори.

Набрав в грудь побольше воздуха, я начал:

— Когда мы с тобой были на первых играх, я знал, что нам надо было изображать влюбленных, чтобы выжить. Умом я это понимал. Но порой мне казалось, что ты уже не совсем притворяешься.

— Так оно и было, — сказала она.

— Когда мы ехали домой в Двенадцатый, я думал, что между нами будет что-то кроме этого фальшивого романа. Но когда ты почти полгода со мной не разговаривала и проводила каждую свободную минуту с Гейлом, я против своей воли стал злиться. Чувствовал себя брошенным. Использованным.

Она вздрогнула от этих слов, но промолчала.

— Потом Квартальная Бойня вновь невольно пробудила во мне надежду. Когда нас с Джоанной забрали в Капитолий, я был уверен, что мы умрем. Мог только надеяться, что ты выбралась живой с арены. И я все готов был сделать ради твоей в безопасности. Сноу лично меня посетил, и сказал, что война оборачивается для восставших не лучшим образом, и что если я соглашусь сотрудничать, он дарует тебе прощение и не будет наказывать, когда тебя неизбежно схватят. И я поначалу пошел ему на поводу. Действовал как предатель, но я и правда думал, что если смогу убедить повстанцев сложить оружие, сохраню тебе жизнь. Мне было невдомек, что эту партию я уже начисто проиграл.

Она повернулась ко мне, полностью захваченная моей речью.

— Когда ты стала сниматься в пропагандистских роликах, их подход изменился. Они врывались ко мне в камеру в любой час. Я много дней не спал, потому что они крутили нам оглушительную музыку. Джоанну держали в соседней камере, и я слышал, как её пытают. Они сделали так, чтобы я смотрел как они мучают Порцию, мою подготовительную команду, Дария, всех их. Могли явиться вдруг и избить меня электрической дубинкой, под низким напряжением и в таких местах, чтобы не оставлять заметных следов. Они не хотели, чтобы я появлялся на телеэкране с синяками. Это поставило бы под угрозу сочувствие аудитории, а Капитолий в нем нуждался.

— Когда же я предупредил Тринадцатый о бомбардировке, со мной уже не стали церемониться. Избили до полусмерти, так, что живого места не осталось, — услышав это, она отвела взгляд, и слезы хлынули с новой силой. — Но потом они с помощью лучших докторов соизволили вернуть меня к жизни. Вот тут-то и началась реальная потеха. Они накачивали меня ядом ос-убийц с утра до ночи, показывая видео, в которых ты меня пыталась убить. Ты знала, что у них было даже видео, где Гейл целовал тебя в лесу? Его они припасли мне на десерт, — в голове у меня стало стучать, но я стал глубоко дышать и сконцентрировался на лице Китнисс, на её коже, на шелесте ее дыхания.

— Они заставили меня смотреть на то, как бомбят Двенадцатый, на то, как наша пекарня превращается в один сплошной столб огня, в котором все сгорают заживо. При этом они засовывали мне в голову видения того, как ты приказываешь спалить Двенадцатый. На тот момент я был уже полностью готов тебя убить во что бы то ни стало. Но они все еще продолжали своё «лечение». Знаешь, почему они перестали? У меня сердце дважды остановилось, и они решили, что больше яда в мое тело уже не влезет. А я был слишком ценным орудием, чтоб разбазаривать.

Я взял ее за руку и принялся рассеянно поигрывать ее тонкими пальцами.

— И потом меня спасли, и именно Гейл, не кто-нибудь другой, за мной явился. Остальное тебе известно. Так что мне казалось, что пока я восстанавливался после охмора, ты каким-то образом ждала меня, что, может быть, ты уже не была настолько неуверенна в своих чувствах, как на наших первых Играх. Особенно после того, что было на пляже, — Китнисс спрятала глаза, и на её лице отразилось невыносимое смущение. Мы оба помнили тот разговор во время свадьбы Финника. И оба знали, что я тогда в полубреду ей наговорил.

— Порой, Китнисс, мне правда нужно прогуляться, чтобы понять, на каком я свете. Они ведь не просто напихали мне в голову фальшивых образов. Им удалось усилить все мои сомнения, что у меня были. Я тебя люблю, безумно, бесконечно. Но я хочу чтобы и ты меня любила так же, а не так, как любишь теплые ношеные носки, которые тебя согревают в холода, — она улыбнулась мне грустной улыбкой. — А я временами чувствую себя этими ношеными носками.

Она всхлипнула и обняла меня.

— Вовсе я о тебе так не думаю, хоть иногда именно так с тобой и обращаюсь, — она стерла со щеки последнюю, уже подсохшую слезу тыльной стороной ладони. Жест был таким милым, что ради него я мог бы стерпеть еще не те побои. — И я не могу винить тебя за этот страх. Но я ведь выбрала тебя, теперь. Я запросто могла быть с Гейлом, но мне никогда и в голову не приходило заниматься с ним тем, что у нас с тобой было прошлой ночью. И я от его поцелуев я никогда не испытывала этого чувства голода.

Приложив руку к ее щеке, я нежно ее поцеловал. Ее губам было дано прогонять все мои тревоги, я мог лишь ощущать наше касание. Она посмотрела на меня пристально и поежилась, будто впервые увидев.

— Что у тебя с лицом?

Я покачал головой.

— Был приступ. Он стал подкатывать, когда еще мы были вместе.

— Так ты поэтому ушел? — спросила она.

— Это была не единственная причина, но самая, пожалуй, главная, — я улыбнулся ей краешком губ, смущенный тем, как быстро я могу вдруг съехать с катушек. — Хеймитчу тоже крепко досталось, — тут я почувствовал, что мне не до шуток. — Но если я когда-нибудь подниму на тебя руку…

— Не надо об этом думать, все позади, — она сделала паузу. — Я думала, ты ушел от меня навсегда.

— Если я и ухожу, то точно не навсегда — я все равно не в силах оставаться вдали от тебя. Да ты и сама это уже знаешь.

Она прильнула ко мне, и ощущение близости ее упругого тела заставило все мои нервные окончания корчиться в сладкой агонии.

— Пойдем домой, Пит, — сказала она.

Я ей кивнул. Это были почти самые лучшие слова, которые мне довелось услышать от нее сегодня.