Good Again
Шрифт:
— Ты уже это делаешь, — пошептала она. Я потянул ее к себе и поцеловал так, что тепло растеклось по телу до самых кончиков пальцев. Но она явно устала. Под глазами у нее залегли темные круги.
И я улегся снова в постель, обнял её и гладил по волосам, пока ее дыхание не стало медленным и таким глубоким, какое бывает только во сне. Я упивался ощущением близости ее тела, такого нежного и вместе с тем надежного. И вскоре меня тоже настиг крепкий сон, и в этом сне я видел только нас, вдвоем, вместе.
Комментарий к Глава 14: Неправда (POV Пит) Часть 2
Комментарий переводчика: Поздравляю тех, кто дождался. Ведь это же и правда нца. А описания поясков на платьях, рубашек и кастрюлек, ИМХО, не вполне в каноне, хотя и нравятся порой читателям. Не могла Китнисс, даже в конфетно-букетном периоде, уделять столько внимания своей внешности. Не верю. Пит же здесь,
========== Глава 15: Жемчужины ==========
Проснувшись чуть пораньше, я наблюдала за спящим Питом. Он растянулся, лежа на животе, засунув под подушку одну руку, другую же вытянув в сторону. Странно было не чувствовать нашей физической связи, теплой тяжести его сонного тела, ведь обычно по утрам он всегда прижимал меня к себе. Но все же его расслабленное тело излучало полное довольство. В отличие от меня, он обычно никогда не разваливался во сне на постели, компактно устроившись на одной и то же части кровати, и все время касаясь меня, цепляясь за меня. Сегодня все было по-другому: он занял собой чуть ли не все пространство, казалось, он был повсюду. Как если бы он, наконец, дал себе разрешение раздвинуть границы своей безопасной зоны, и больше не держаться со всех сил за некие условные границы. Возможно, наша с ним физическая связь и сейчас никуда не делась: просто то, что между нами только что произошло, сделало неразрывно связующую нас невидимую нить — даже не нить, мощный канат — длиннее.
Я невольно улыбалась, думая о прошлой ночи, особенно о прошлой ночи. Наша первая ночь вместе была чудесной, но была несколько омрачена вспышкой ревности Пита и последовавшим за ней приступом. Но прошлая ночь была иной, невероятной. Я узнавала Пита с новой стороны, которая прежде была от меня скрыта. Он был со мною требовательным, безудержным, настолько не похожим на обычного себя: открытого и щедрого. Как будто никак не мог насытиться нашей близостью. Как будто метил свою территорию на поверхности моей кожи. У меня никогда не было иллюзий относительно секса — я знала что он собой представляет на функциональном уровне. Теперь же мне открылась мощь, которую он в себе таит помимо чистой физиологии, и почему так многое из того, что делают люди, вертится вокруг него — особенно если эти люди любят друг друга. Никогда прежде я не чувствовала себя более живой, чем когда занималась любовью с Питом, и я не могла и представить, чтобы заняться этим с кем-нибудь другим. Казалось, неизбежность того, к чему мы с ним теперь пришли, что было между нами, лишь крепла с каждым движением по моему телу его больших и нежных рук.
А еще я чувствовала с ним себя прекрасной: гибкой, сильной, соблазнительной. Мои шрамы не имели значения. Я видела себя глазами Пита, и чувствовала себя от этого не столь уж и надломленной. И это чувство было как наркотик. Мне до боли хотелось преодолеть сейчас короткое пространство между нами, но Пит так сладко спал, что я не посмела его будить. Больше не в силах оставаться на месте, я тихо выскользнула из кровати, подняла с пола и натянула снова его рубашку, зардевшись от воспоминания о том, какой эффект эта рубашка на мне вчера произвела. Крадучись спустившись по лестнице, я пошла принимать душ в гостевой ванной. Мне не хотелось смывать с себя запах Пита — каждая его капля пота на моей коже, каждое его жаркое прикосновение обозначали, что я принадлежу ему — впрочем, я знала, что очень скоро его аромат на моей коже снова появится, снова окутает меня как плащом.
Вид кухни меня несколько отрезвил. Обычно Пит был столь методичен во всех своих действиях, что я не привыкла видеть кухню в беспорядке. Я принялась мыть посуду, выбрасывать остатки еды, и убирать то, что еще можно было доесть. Объедки вчерашней индейки отправились в миску Лютика. Сырные булочки я все без остатка прикончила еще вчера, и я рассеянно коснулась живота, вспоминая какими они были вкусными и сытными. Обычно мы не пользовались посудомойкой — не так уж и много посуды мы пачкали. Но сегодня я была не в настроении сама все драить. И засунула в нее не только тарелки,
но даже миски и кастрюли. Отыскав забавное мыло, которое для нее предназначалось, я повернула рычаг и услыхала как завелся механический мотор — непривычный, странный звук в доме, обитатели которого все привыкли делать вручную. Поставив на плите кипятиться воду для чая и достав две чашки, я насыпала заварку в два небольших металлических ситечка. Все эти простые повседневные дела заставляли меня чувствовать себя… нормальной, так что я могла бы даже забыть, что прежде у меня была совсем другая жизнь, помеченная кровью, огнем и смертью.Да, так оно и было.
Заслышав над головой легкий «тук-тук» — Пит надевал свой протез — я разлила кипяток по чашкам и на небольшом подносе понесла их наверх. Пит был в душе, а я, поставив свою ношу, заправила постель и вновь вернулась вниз, за своим рюкзаком. Открыв его, я стала раскладывать свои вещи по ящичкам, развешивать одежду в гардеробной. Разложила на постели кремовый сарафан с оборками — такими желтыми, что они тут же напомнили мне об одуванчиках и Пите. Хотя в последнее время все напоминало мне о Пите. Я управилась так быстро, что, когда он вышел из душа, то увидел лишь пустой рюкзак и висящие на плечиках платья. Сама же я переодеться так и не успела. Его глаза скользнули по мне, и в них читалась такая смесь застенчивости и неприкрытого желания, что меня сковала неловкость. На нем были только шорты, и от одного его вида меня пронзил заряд нервного электричества. А стоило мне взять чашку, и она тонко зазвенела в дрожащих пальцах, когда я вынимала ситечко с заваркой. Он тоже сел на кровать, уперев в пол протез. Так мы и сидели рядом и молча пили чай, лишь наши пальцы переплелись. Я бросила на него взгляд поверх края чашки.
— Как твоя нога? — спросила я.
— Гораздо лучше. Хотя и в синяках.
Потянувшись к нему, я погладила его по щеке, на которой теперь расплылось багрово-синее пятно.
— Не только нога, — я прошептала.
Он поймал мою ладонь и зарылся в нее лицом. Как много раз я уже так его ласкала, но все равно его прикосновение огнем жгло кожу.
Поднеся мою ладонь к губам, он её поцеловал.
— Никаких кошмаров? — спросил он.
— Нет, никаких.
Мы погрузились в неловкое молчание, и эта тишина, и то, что за ней крылось, можно было даже потрогать, настолько оно было осязаемым.
— Славное платье, — сказал он, взглянув на мой сарафан.
— Циннино, — ответила я, тяжело сглотнув.
— Мне больше нравится, когда ты в моей рубашке, — он улыбнулся, слегка потянув за подол.
— Да уж, — я тоже улыбнулась, и сердце застучало чаще.
И снова эта двусмысленная тишина.
— Ты голоден? — спросила я.
— Ужасно, — ответил он шепотом.
— Хочешь, я что-нибудь приготовлю?
— Нет, — его взгляд посерьёзнел.
Взяв чашки, я аккуратно поставила их на столик. И тогда, стремглав бросившись к нему, неспешно его оседлала.
— Тогда ладно, — сказала я.
Взяв его лицо обеими руками, я тщательно, глубокого его поцеловала, чувствуя вкус чая на его губах. Он нежно отвечал на поцелуй, рука его пробралась вдоль шеи в гущу моих распущенных волос. И все мои расплывчатые планы на сегодня вдруг испарились, как роса в знойный полдень. Мы оба излучали жар. От меня не осталось ничего кроме движений, все слова и мысли куда-то утекли. Его поцелуи стали еще настойчивее, руки заскользили под рубашкой, по голой спине по обе стороны от позвоночника. Потом он добрался до моих ягодиц и сжал их, рванул меня к себе, и я громко глотнула воздуха. Когда он стягивал рубашку с моих плеч, пытаясь её снять, я намертво запуталась в рукавах, обе руки оказались стянутыми сзади меня, точно в ловушке. И он не стал меня освобождать, так и оставил.
— Не двигайся, — прорычал он и взял обеими руками меня за грудь, обхватив их ладонями и сжав. Заведя одну руку мне за спину он потянул за рубашку так, что мне пришлось выгнуть спину, подставляя ему груди.
Он их потер, играя с ними обеими, прежде чем остановиться на одной, потягивая за сосок, скользя языком по моей коже. Я уже была мокрой — ошеломительно мокрой — и у меня в животе уже все ныло, моля об освобождении. После прошлой ночи внутри еще побаливало, но боль была скорее желанной, чем мучительной. Я запрокинула голову и задвигалась, пытаясь перетянуть его ласки и на другую сторону, руки все еще были в плену за спиной — его большая ладонь комкала ткань, удерживая меня на месте. И я была в восторге от пребывания в этом плену. Его губы переползли мне на плечи, стали ласкать мне шею. Он будто пожирал меня, и пульсация внизу живота стала практически невыносимой.