Горб Аполлона: Три повести

Он опять приподнялся и глядел мне в глаза. Мне показалось, что в его угасших глазах и в лёгком движении головы в секунду мелькнул прежний юношеский отрезок нашего времени, такое тихое облегчение. «Так угаснувший огонь ещё посылает на воздух последнее пламя…» И во мне пронеслось переживание, какое-то внутреннее, бесконечно ускоренное созерцание прошлого, настоящего и будущего. Я очнулся, когда почувствовал прикосновение кончиков Сашиных пальцев:

— Витя, я ожидаю то, что случится, со спокойствием. Как я раньше боялся этого. Жаль только, что… не успел… Он поднял голову и сделал мучительное усилие:

— Почему я не избрал себе такую страсть, чтобы всё в душе было слито? Почему я так и не понял в чём же?.. Ухожу на ту сторону жизни…

Саша забывается. Не видит моих слёз. Рядом с ним я ощущал присутствие чего-то вечного и неведомого.

Это случилось накануне Рождества последнего года Второго тысячелетия, через месяц после чтения Сашей стихов. Весь город готовился к Рождеству, а я — к похоронам любимого друга. Воздух был наполнен торжественным волнением, звоном далёких колоколов, рождественскими мелодиями. Навстречу мне неслись оживлённые люди, спешившие покупать подарки к празднику. Я же шёл заказывать прощальный венок из белых лилий. Какие только мысли ко мне не приходили! При всей красоте, иллюминации, нарядности, оживлении города у меня на душе было не радостно. В цветочном магазине с корзинами роз, лилий, бантами, лентами запах свежих ёлок отбросил меня далеко–далеко в детство, туда где мы с Сашей наряжали ёлку, туда, где в новогоднем школьном спектакле мы изображали: он — зайца, а я волка. И через много лет вот случилось, что плохой, злой волк покупает траурные цветы для кроткого, милого зайца и плачет.

Я обошёл все углы с нищими, всем положил за упокой души Саши непомерно большие милостыни. Они, видно, думали, что я радуюсь Рождению Иисуса, а я мучаюсь смертью друга. И у меня кружилась голова.

Я думал о бездне, в которой Саша оказался. Я искал защиты от боли утраты, но я не мог найти. Есть ли защита от горя?

Сначала нужно сгореть дотла. — Дать горю вас раздавить. А потом возродиться из пепла. — Подняться и распрямиться.

Во время Сашиных похорон, думал о том, как Саша был опутан нравственными сетями. В душе я не мог не упрекать Инессу и Эвелину, не замечавших рядом с собой такого человека. Они всё кого-то высматривали, воображали, что где-то есть их несусветный идеал. Как он оказался перед ними наг! Как его хорошесть, его доброта, его достоинства обратились против него. Вместо того чтобы создавать вокруг него спокойную, творческую, вдохновляющую атмосферу, оценить талант своего мужа, быть партнёром, компетентным советчиком, вокруг Саши всё бессмысленная суета.

Я искал защиты от неизбежности. Я искал ответ на мучившие меня вопросы. Как странно устроено провидение, и как всё неправомерно. Кого обвинять? Передо мной всё проходило, всё виделось и исчезало. И я ничего не мог поделать со скорбью своей утраты.

Эвелина сразу стала заниматься практическими делами, вопреки Сашиным представлениям, что она растеряется, заболеет, не переживёт. Одета она была самым странным образом: не в траурной одежде, а в каком-то вычурном восточном кафтане с брюками. Лицо её было красиво раскрашено, она потратила достаточно времени на свой туалет.

— У меня есть к тебе дело. Я должна тебя спросить о пенсии, наследстве, — обратилась она ко мне, беря меня под руку.

— Почему Саша распорядился отдать половину? По законам нашего штата, всё должно принадлежать жене.

Я заметил, что она уже всё знала, кому что полагается. Она читала завещание и рассвирепела на Сашу, потому что он разделил наследство между нею и сыном поровну. И это та, которая метала громы и молнии из-за ребёнка! Теперь, когда парень вырос, завёл гёлфренд и собрался жениться, теперь мать Эвелина не хочет делиться с сыном Сашиными деньгами. Мальчик уже больше не её, он теперь ей не принадлежит. Вот так распределяется забота и любовь. Материнская любовь. И мужская.

Я встретил сына. Это был крепкий, здоровый парень спортивного вида. Он был совсем не похож на отца, ничего не выдавало его болезнь, разве только некоторое подёргивание лица и вставленные в уши аппаратики. Он хорошо говорил и по–русски, и по–английски и вёл себя вполне по–деловому как распорядитель.

В прощальной речи я сказал только небольшую часть того, что я передумал и переживал. Я сказал, что был искренне привязан к Саше и его любил, что нас связывало. И как Саше в конце жизни открылось начало вечной любви.

Выступали разные люди. Кто более его любил? Кто был предан друзьям? Кто был верен своему слову? Кто мирнее относился к своим врагам? Кто-то из студентов прочёл в его память стихи. Все говорили, что он был хорошим человеком. Облегчило ли и успокоило ли ему это последние минуты?

Одна женщина, Сашина коллега из другого университета, просила у Саши прощения за то, что слишком поздно оценила его доброту и ум. Она призналась мне, что долго не видела за Эвелиной, ни его таланта, ни ума, презирала Сашу за малодушие, и только со временем поняла, как женщина может разрушить самого лучшего из мужчин.

Я отыскивал взглядом ту, тайную. Была ли она? Или это создано его воображением? На кладбище я заметил печальную девочку, совсем молоденькую, невысокого роста, тоненькую, которая стояла поодаль склонившись над цветком, который держала в руке, и плакала.

— Это она! — сразу же пронеслось в моей голове. И в этот момент раздался звук прощания, — последний звук Сашиной земной жизни. Я краем глаза видел, как она поцеловала цветок, который послала вслед Саше, потом отвернулась и, не дав мне рассмотреть её лица, быстро ушла. Я глядел ей вслед и думал. Может быть, мне это привиделось, может быть, её не было, и это только моё уставшее состояние создало этот образ? Действительно ли я её видел? Я только знал наверняка, что больше я никогда не услышу бархатный Сашин голос: «Витя, ты не спишь? Давай обсудим проблему зла и добра. Поговорим с друг другом. С жизнью. Хочешь я прочту тебе свои последние стихи:

Сначала нужно сгореть дотла. А потом? А потом возродиться из пепла».

Эти слова высечь бы на нашем прямоугольном, мшистом камне, который далеко и одиноко лежит на берегу Финского залива и наслаждается ветром с моря. Может быть, это был бы лучший памятник моему другу.

Я стоял неподвижно и опомнился, будто проснувшись, когда ощутил чьё-то прикосновение — пора возвращаться обратно к жизни. Пора возвращаться из одних чувств к другим.

Весь город готовился к Рождеству, на окнах висели гирлянды, свечи, повсюду праздничное благоухание. Звонили колокола. Люди радовались, ликовали и возрождались. И мой любимый друг, и разбойник на кресте тоже, может быть, где-то там веселятся… В это Рождество я почти верил, что с Сашей мы ещё встретимся.

* * *

На другой день Ева вернула рукопись Виктору.

— Я читала со смешанным чувством. Было сопереживание, но было и душевное сопротивление против вашего друга. Почему такие мужчины попадаются в сети? Я всегда удивляюсь вкусам людей в выборе партнёров. Саша был в опьяняющей власти секса, бога Диониса. Любил ли он? Он не должен был так растворяться. Мне не нравятся люди, которых ничто не может привести в негодование. Жизнь в значительной степени бывает тем, чем мы её делаем.