Горчаков. Пенталогия

Лучше уж позаботиться о той, что сейчас рядом.

Выглядела ее сиятельство не так уж и паршиво — каким-то немыслимым образом ей явно досталось при крушении дирижабля куда меньше, чем мне самому. Впрочем, и опыта в подобных передрягах у нее тоже наверняка имелось немного. Она так и не удосужилась ни поблагодарить за чудесное и героическое спасение, ни вообще сказать хоть слова — только брела молча, сжимая мою руку холодными пальчиками. Вдвое медленее, чем мне бы хотелось, и я уже хотел было велеть ей выкинуть к чертовой матери совершенно не предназначенные для ходьбы по полю туфли, но передумал: даже самая бесполезная обувь все-таки куда лучше, чем шагать босиком.

А нести ее сиятельство на руках я, разумеется, не собирался.

Не знаю, сколько мы так шли — но уж точно не меньше часа. Перевалили через дорогу, погрузились в заросли и сквозь них вышли в лес. Я просто двигался прямо, уводя Гижицкую все дальше и дальше — пока не перестал слышать даже доносившийся издалека лай собак. Наверняка они могли бы отыскать нас по следам, но я надеялся, что дым от горящего топлива отобьет у животных нюх и позволит выиграть время. Пусть немного — но все же достаточно, чтобы перевести дух, подлечить раны, восстановить связь с Источником…

Дальше я пока не загадывал. Какая-то часть меня и вовсе не желала верить, что человек вообще способен уцелеть после такого падения. Тело помаленьку оживало, подпитываясь силой родового Дара, но разум понемногу впадал в оцепенение. К счастью, шагать это не мешало — во всяком случае, пока Гижицкая несколько раз не споткнулась, едва не утянув меня на землю вместе с собой.

Нам определенно стоило сделать привал — но где?

Я замедлил шаг и принялся озираться вокруг, отыскивая в вечернем полумраке что-нибудь хоть отдаленно похожее на укрытие. Ночевать под открытым небом желания не было никакого: местная осень казалась чуть дружелюбнее петербургской, но все же не настолько, чтобы спать на траве. Так что я просто глазел по сторонам.

И еще через четверть часа нам, наконец, повезло: прошагав немного в гору, мы буквально наткнулись на какой-то древний сарай. Ветхий и настолько крохотный, что я едва не проглядел его в подступающей темноте. Помогла Гижицкая: дернула меня за руку, указала на покосившуюся крышу за деревьями и пробормотала что-то себе под нос. Недовольно, устало и одновременно настолько жалобно, что я сразу понял — дальше ее сиятельство не сделает и шагу.

Впрочем, особого выбора у нас все равно не было… разве что повернуть обратно, сдаться и рассчитывать на немецкое радушие. Делать я этого, разумеется, не собирался — так что пришлось кое-как сдвинуть с закисших петель хрупкую дверь и зайти.

Внутри сарай оказался куда уютнее, чем снаружи — во всяком случае, хотя бы не прогнил насквозь. Пол под ногами скрипел, но не проваливался, а дырявая крыша все-таки пока еще могла защитить и от дождя, и от ветра, и от ночного холода. Наверняка нам с Гижицкой предстояло изрядно померзнуть — но уж лучше делать это на слежавшемся и чуть влажном сене, чем там, в лесу.

Запах, конечно, оставлял желать лучшего — и все же бесформенная куча в углу хотя бы отдаленно напоминала постель.

— Устраивайтесь, ваше сиятельство. Лучшего места для отдыха мы сегодня не найдем.

Если бы кто-нибудь еще день назад сказал мне, что я увижу блестящую графиню Гижицкую, спящую в сарае на подгнившем сене, которым побрезговала бы даже самая голодная корова — я рассмеялся бы ему в лицо. Но сегодня… сегодня ее сиятельство явно не собиралась привередничать и тут же плюхнулась на указанное место.

— А вы князь? — негромко проговорила она. — Вам ведь тоже нужно отдохнуть.

Странно. За всю дорогу она не произнесла ни слова — а теперь вдруг заговорила. Да еще и о моей скромной персоне.

— Потом… Может быть. — Я махнул рукой и уселся на обрубок здоровенного бревна справа от двери. — Нас могут искать.

Гижицкая явно собиралась спорить — и даже пробормотала в ответ что-то сердитое перед тем, как затихла. И через несколько мгновений со стороны кучи с сеном доносилось только мерное посапывание. Подумав, я стащил с плеч пиджак и укрыл графине плечи. И, уже возвращаясь на пост у двери, вдруг поймал себя на странной мысли.

А ведь все это уже было. Я, спасенная девчонка, погоня, полуразрушенное здание, сквозь крышу которого просвечивало чужое небо… даже винтовка на коленях. И пусть тогда все закончилось так себе — я хотя бы знал, что делать.

Знаю и сейчас. Более или менее. Где-то на задворках моего измученного сознания прятался самый настоящий эксперт по выживанию. Нет, ничего похожего на план мы еще не успели придумать — но непременно придумаем. Впереди еще целая ночь, а мне… нам обоим приходилось выбираться и не из таких передряг. В этом мире, в том или еще черт знает где.

И от этого я ощущал себя… нет, не в своей тарелке, конечно же.

Просто привычно.

Глава 16

Где-то щебетали птицы. Но разбудили меня не они, а солнце. Скорее всего, пробившийся сквозь видавшую виды крышу и теперь светивший прямо в глаза. Которые я, впрочем, не спешил открывать: сначала навострил уши и попытался понять, что вообще происходит.

Если уж задремал на посту — рискуешь проснуться под прицелом винтовок.

Но все как будто сложилось неплохо: ни топота солдатских сапог, ни отрывистой и грозной немецкой речи, ни даже лая собак я не слышал. И в ставшем нам ночлегом сарае, и в лесу вокруг было тихо. До меня доносились только самые обычные звуки. Гул ветра среди ветвей, поскрипывание деревьев, голоса птиц и…

— Можете открыть глаза, князь. Я же вижу, что вы не спите.

Что ж, меня раскусили… Доброе, как говорится, утро.

Гижицкая сидела там же, где вчера — на куче подопревшего сена у стены напротив. В туфлях, когда-то белоснежной блузке и юбке, совершенно не предназначенной для путешествий по полям и лесам Рейха. Одежда ее сиятельство выглядела грязной и потрепанной — и выглядеть иначе, разумеется, не могла.

Но в остальном Гижицкая буквально преобразилась. Вчера ночью я привел сюда за руку перепуганную девчонку — а теперь видел женщину. Чуть помятую и без косметики, но буквально излучающую и силу, и уверенность, и даже привычную сверхчеловеческую притягательность, от которой у пылких столичных юношей сводило скулы. Ее будто совершенно не волновало, что нас окружают не дворцы и гранитные набережные Санкт-Петербурга, а глухое и суровое немецкое черт-знает-где, наверняка кишащее собаками и солдатами Рейха.

Гижицкая проснулась раньше меня — может, на целый час и того больше, и за это время успела превратиться обратно в саму себя. И теперь как раз заканчивала заплетать волосы в короткую косу, не забывая при этом искоса поглядывать на меня с хорошо знакомой смесью обольщения, любопытства и… нет, не то, чтобы превосходства — но какой-то особенной, железобетонной уверенности в собственных силах и красоте.

Наверное, в этом и заключался ее Дар — и нескольких часов сна хватило, чтобы он вновь заработал на полную.