Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793 - 1914)

Козлы отпущения

Со времени Екатерины II и до 1830 г., как уже было показано в первой части книги, втянутая в Российскую империю бедная шляхта, в большинстве своем безземельная, благодаря имевшимся «привилегиям» вела жизнь достаточно спокойную, несмотря на грозные планы властей относительно ее будущего. Согласно устоявшейся традиции шляхетской солидарности эти бедняки полностью находились в сфере влияния и зависели от милости польских помещиков, платили традиционный чинш, сами обрабатывали земельный надел, жили зачастую в не принадлежащем им доме, исполняли незначительные служебные обязанности, позволявшие им тем не менее сохранять чувство достоинства. Чувство гордости играло в их жизни большую роль. Они принадлежали к вольным людям, о чем свидетельствовал герб на перстне – единственном свидетельстве чести, которой некогда были удостоены их предки польскими королями. Среди них можно было встретить и образованных людей, учившихся в польских гимназиях или уездных школах до 1831 г.

Почему же им была уготована царским режимом роль козлов отпущения? По мнению властей, именно они являлись самыми ожесточенными поборниками восстановления польской независимости, т.к. благосклонно отнеслись к варшавским «мятежникам». Подобное обвинение было справедливо лишь отчасти. В случае восстания на Правобережной Украине не могло быть и речи о такой же массовости, как и в этнически однородном Царстве Польском, российская армия в течение двух месяцев пресекла на корню патриотическое движение: после победы у Боремля 19 апреля 1831 г. генерал Юзеф Дверницкий с 4700 человек и 12 пушками был вынужден отойти в Галицию, затем последовали одиночные стычки, как, например, неудачные битвы около Городка и Дашова вблизи Липовца, а также бои Кароля Ружицкого под Житомиром, не принесшие удачи, но запомнившиеся проявленным героизмом, который в эпической форме представил Юлиуш Словацкий в «Думе о Вацлаве Жевуском». Немногочисленные проявления польских патриотических чувств, как, например, избрание Ксаверия Пражмовского предводителем восстания на Волыни или направление Миколая Деныского в качестве эмиссара в Варшаву, не привели к укреплению боевого духа среди польских помещиков. Представители этого слоя предпочитали слушать воззвания старого луцкого епископа Каспера Чечишовского, дяди Лелевеля, о сохранении верности царю и сидеть по домам, опасаясь крестьянского бунта. От их имени предводитель волынского дворянства передал через военного губернатора приветственный адрес на имя царя, в котором волынская шляхта заверяла монарха в своих искренних чувствах и безграничной любви, присущей всем верным сынам Отечества. Николаю I давались заверения в том, что вместе со всеми сословиями Волынской губернии шляхта готова подчиниться любым приказам правительства, подтверждалось стремление сохранять порядок в губернии, которую пока благодаря Провидению нарушители общественного спокойствия обходили стороной. Однако власти осуждали саму мысль о возможности восстания, а потому никого за подобные намерения не прощали, в том числе и шляхту из западной части подольских земель, где ее было особенно много (20 тыс.).

Поскольку единственным критерием принадлежности к знати в России являлось владение землей, то волей-неволей будут помилованы крупные польские землевладельцы. Основной же удар придется на бедную шляхту. Польские помещики, несмотря на преследования и конфискации (о чем еще пойдет речь), будут признаны истинными дворянами, название же «шляхта» приобретет в России крайне пренебрежительный оттенок и будет использоваться в отношении «париев». Безземельная шляхта будет признана аномальным явлением в структуре империи, в которой, по мысли властей, могло существовать лишь три состояния: дворяне, мещане и крестьяне. Собственно, именно эту шляхту и стремился с упорной ненавистью уничтожить на протяжении нескольких десятков лет Николай I. Однако историку важно не только констатировать этот факт, но и задуматься над реакцией (одобрение? сопротивление?) польской общественности на царскую политику. Необходимо помнить, что данная проблема уходила корнями глубоко в прошлое.

Восстание 1831 г. стало всего лишь предлогом для радикализации царской политики. После знакомства с материалами комиссий по разбору дел об участниках польского восстания, созданных по указу от 10 июля 1831 г. в каждом уезде и подчиненных губернским центрам указом, можно констатировать, что доказательств вины, притом что комиссии действовали продолжительное время, некоторые даже до 1843 г., было собрано не так уж и много. Между тем сам состав комиссий не дает повода подозревать их в малейшем снисхождении: на губернском уровне они возглавлялись генерал-губернатором или высшим офицером, заместителем председателя был гражданский губернатор, а членами – председатели судов вместе с советниками казенных палат. Из числа поляков среди членов комиссий были лишь предводители дворянства. Согласно протоколам заседаний, которые сохранились в киевских архивах по всем трем губерниям Правобережной Украины, количество повстанцев почти никогда не превышало 200 человек на уезд. Алфавитный список повстанцев, дела которых рассматривались комиссией Киевской губернии в 1831 – 1843 гг., состоит из 96 страниц, в среднем по 18 фамилий на страницу, что в сумме дает число меньшее, чем 1800. В Волынской и Подольской губерниях повстанцев, безусловно, было больше, однако общее количество в 10 тыс. человек представляется максимальным числом для всех трех губерний. Действительно, бедная шляхта преобладала: 400 человек в Киевском уезде на 19 помещиков и 55 «крестьян и бродяг», причем в протоколах отмечено, что последних зачастую принуждали к участию силой 560 . Однако в любом случае такое количество участников не оправдывает размаха репрессий, которые обрушились на польскую шляхту.

560

ЦДІАУК. Ф. 467. Оп. 1. Спр. 55, 57. Этот фонд, так же как и фонд № 468, полностью состоит из уникальных свидетельств о восстании 1831 г. на Правобережной Украине. Эти материалы не были ни разу систематически проработаны, так же как и документы уездных комиссий, например: ф. 469 (Липовецкий уезд – 56 дел), ф. 568 (Подольский уезд – 4 дела), ф. 979 (Махновский уезд – 10 дел), ф. 1060 (Таращанский уезд – 3 дела), ф. 1080 (Уманский уезд – 32 дела), ф. 1081 (Радомышльский уезд – 2 дела), ф. 1124 (Проскуревский уезд – 1 дело), ф. 1125 (Балтский уезд – 7 дел), ф. 1126 (Гайсинский уезд – 3 дела). Кроме того, в ДАКО в фонде 1515 Киевской губернской комиссии для разбора дел об участниках польского восстания содержится 150 дел, правда, они объединяют дела как по польским восстаниям 1830 – 1831 гг., так и 1863 – 1864 гг. См. также: Lepkowski T. Spoleczne i narodowe aspekty. S. 46 – 50.

Через несколько месяцев после начала восстания ужас сменился в Петербурге возмущением и полонофобией, причем как в правительственных кругах, так и среди общественности и в прессе 561 . Наряду с конфискацией имений, закрытием польских школ и преследованием католиков было предпринято два масштабных мероприятия против обедневшего польского населения Юго-Западного края. Были приняты решения о переселении 5 тыс. шляхетских семей из Подольской губернии на Кавказ, а также о деклассировании мелкой шляхты с целью ее растворения среди крестьян и однодворцев. Эти замыслы еще не становились предметом исторического анализа. Первый план не удался, хотя в польской историографии утвердилась точка зрения, что он был все-таки осуществлен. Он заслуживает внимания хотя бы уже потому, что показывает степень охватившего царские власти безумия. Второй же план, напротив, осуществлялся с удивительным упорством на протяжении двадцати лет и увенчался успехом, что в корне изменило социальную структуру изучаемого региона.

561

Bortnowski W. Powstanie listopadowe w oczach Rosjan. Warszawa, 1964.

К осуществлению обоих планов власти приступили одновременно, что привело к панике среди мелкой шляхты. Исключительно из желания внести определенную ясность в изложение событий тех лет вначале обратимся к проекту переселения на Кавказ, который, невзирая на весь трагизм, во многом сродни произведениям Н.В. Гоголя.

Всех на Кавказ!

Большинство польских авторов представляют как достоверную цифру 5 тыс. шляхетских семей, вывезенных на Кавказ. Некоторые из них, например Х. Мосчицкий или Б. Винярский, даже утверждают, что переселение охватило 45 тыс. польских семей из «польских» земель Российской империи. В работах М. Бернацкой о мелкой шляхте Мазовии и Подляшия или В. Вельхорского о «польской» Украине также приводятся эти данные. Последний автор даже называет фантастическую цифру в 300 тыс. человек, подчеркивая, что «методы массовой депортации придуманы не большевиками» 562 . Даже если учесть отправленных в армию или сосланных в Сибирь повстанцев, то и тогда не удастся получить такой цифры. Утверждение польской историографии о депортации на Кавказ 5 тыс. шляхетских семей основано на указе от 21 ноября 1831 г., но при этом никто не проверил, был ли этот план осуществлен. Именно такую проверку мы провели.

562

Winiarski B. Ustr'oj polityczny ziem polskich w XIX wieku. Pozna'n, 1923. S. 162 – 163; Mo'scicki H. Pod berlem car'ow. S. 27 – 30; Biernacka M. Wsie drobnoszlacheckie na Mazowszu i Podlasiu. Tradycje historyczne a wsp'olczesne przemiany. Wroclaw, 1966. S. 99 – 100; Wielhorski W. Ziemie ukrainne. S. 77.

Сама мысль о массовом переселении населения, которое царские власти считали особенно опасным из-за присущего ему духа индивидуализма и статуса личной свободы, не была новой. Как уже было показано в первой части, еще во времена Екатерины II Зубов задался целью использовать свободолюбивый нрав этих людей для укрепления армии и выдвинул идею об ассимиляции поляков с малороссийским казачеством.

С самого начала в этой идее главными были эмоции, а не здравый смысл. 15 ноября 1831 г. делопроизводитель Комитета западных губерний барон М.А. Корф сообщил подольскому губернатору, что его губерния выбрана в качестве примера; для начала эксперимента Комитет установил цифру в 5 тыс. семей. Согласно проекту, выделяемые на Кавказе земли должны были находиться в казенной собственности, а создаваемые там поселения могли быть в будущем военизированы 563 .

563

Все документы, касающиеся переселения подольской шляхты на Кавказ, хранятся в: ЦДІАУК. Ф. 442. Оп. 1. Спр. 1390. Все цитируемые документы, если нет дополнительной сноски, относятся к этой коллекции. В Петербурге хранятся также документы за период с 28 октября 1831 г. по 19 декабря 1836 г. См.: РГИА. Ф. 1285. Оп. 6. Д. 1а.

Подольский гражданский губернатор Ф.П. Лубяновский сразу же увидел возможные трудности и высказал замечания. Он не представлял, чтобы 5 тыс. семей добровольно согласились на переезд, и спрашивал, не следует ли их к этому принудить. По его мнению, лучшими поселенцами на Кавказе были бы те, кто знаком с полеводством, тогда как среди повстанцев преобладали молодые неженатые «бездельники». Было бы хорошо очистить от них Подольскую губернию, однако заселять ими Кавказ было, по его мнению, небезопасно, поскольку «водворение их в большом числе на Кавказе обратилось бы не только к общественному их вреду, но по соседству неприязненных горских племен может быть и к вящему вреду общественному».

24 января 1832 г. Корф напомнил о существовании первого указа Николая I, полностью не прояснявшего сути этого вопроса: «…сколько можно удалить из Западных Губерний шляхты совсем не оседлой (бобылей), обращающейся в разврате и всегда готовой на соединение с теми, кто ее купит». По мнению Николая I, этих шляхтичей, поскольку это бродяги, необходимо отправлять в казацкие отряды. Стоит еще раз обратить внимание на открытую неприязнь ко всему, что не укладывалось в желанные строгие рамки трех сословий российского общества. Отсутствие у обедневшего шляхтича собственной земли означало превращение его в «бродягу», что вызывало враждебное и подозрительное отношение властей. Эта типичная реакция царя соответствовала в конечном итоге указу от 12 февраля 1829 г., согласно которому следовало задерживать и отправлять на службу в казацкие полки всех здоровых и не ведших своего хозяйства мужчин в возрасте до 35 лет.

Министерство финансов и Министерство внутренних дел совместно разработали принципы переселения, одобренные Комитетом министров 25 марта 1832 г. Однако затаивший особую злобу на поляков Николай I собственноручно дописал: «Правила сии считать не для одной Подольской, но и для прочих всех западных губерний». Тем не менее в сравнении с атмосферой абсолютной строгости предложения Комитета западных губерний от 5 апреля 1832 г. представляются несколько нерешительными, даже противоречивыми. Сначала было принято решение отправить только добровольцев, которым отводилось больше всего земли; за ними должны были последовать те, кого власти признают «почему-либо подозрительными и неблагонадежными». Учитывая возникшие трудности, власти отказались от предусмотренной цифры в 5 тыс. семей. Было решено, что до тех пор, пока на Кавказ не будут завезены стройматериалы, туда будут направлять лишь работоспособных мужчин. Их семьи должны были прибыть позже. В дальнейшем власти начали различать добропорядочных однодворцев, которые со временем могли бы стать хорошими поселенцами, и пресловутых «бродяг», пользовавшихся дурной славой, которых следовало отправить на Кавказский фронт.

Это обременительное поручение было возложено лишь на одного подольского губернатора. Именно он должен был определять людей для переселения, организовывать их отправление, поддерживать связь с кавказским наместником генералом А.А. Вельяминовым. Министр внутренних дел не без основания опасался огласки предпринимаемых мер, а потому уже на следующий день, 6 апреля, рекомендовал губернатору Ф.П. Лубяновскому позаботиться о том, я »чтобы обстоятельства упомянутого переселения, равно и препровожденные к Вам на сей предмет правила, были известны только в кругу лиц, до коих исполнение оных относится, но ни через газеты, ни иным каким-либо образом обнародованы не были».