Гордость и профессионализм

Я весь день пялился в документы, думая лишь о своей кареглазой девочке и гневе в ее голосе, когда она уходила сегодня утром. В четыре, когда настало время нашего пятничного совещания, я уже не мог вынести всего безумия вокруг себя и быстро ушел из офиса. Я понесся к ее дому, отчаянно желая поговорить.

Уже знакомое чувство слабости захватило меня, когда Белла, наконец, открыла свою дверь. Она была в форме официантки и пыталась дышать как можно спокойнее, заправляя свой каштановый локон за ухо, а затем, скрестив руки на груди и прислонившись к дверной раме, стала так, чтобы я не смог войти в дом. Губы ее были крепко сжаты, будто она пыталась сдержать поток ругательств. Она ждала, когда я заговорю, попытаюсь хоть как-то оправдать свои действия.

– Изабелла… Мне так жаль…

– Оставь извинения при себе, - ответ ее был резок, лишен хоть какой-либо теплоты - это я вырвал тепло из ее голоса.

– Три раза, Эдвард. Три раза я прощала тебе твою эгоистичность, твою самовлюбленность, твои холодные, жестокие слова, и я впускала тебя в свое сердце каждый раз, когда ты приходил извиняться передо мной. Больше я не могу! Не после того, что случилось сегодня, Эдвард, пожалуйста, я не могу больше терпеть… как ты вновь и вновь разбиваешь мне сердце.

Она всхлипнула, и слезинка покатилась по ее щеке. Я самого себя ненавидел… и был столь беспомощен, совершенно неспособен сделать хоть что-то.

– Я люблю тебя и хочу исправить все … пожалуйста, Изабелла…– молил я тихо, отчаянно желая прикоснуться к ее лицу.

– Ты не любишь никого, кроме себя, Эдвард! – бросила она мне, сверкая переполненными гнева глазами. – Ты способен говорить о любви, лишь, когда в очередной раз на коленях ко мне приползаешь! Боже, какая же я дура!

– Нет … НЕТ, ты не дура, Изабелла … ты не просто очередная женщина! Черт возьми, пожалуйста, я прошу тебя, Изабелла, я люблю тебя. Я будто окаменел в кабинете Мейсена, знаю, что должен был сказать больше, требовать большего, но у меня был шок, я был идиотом!

– Ты прав. И я верю тебе, когда ты говоришь, что любишь меня, но этого просто не достаточно для тебя, Эдвард … отпусти меня. Я не ожидала, что ты все бросишь ради меня. Ты очень большим трудом добился всего, что имеешь… ты должен гордиться этим.

Я знал, что не заслужил ее понимания. Она продолжала, быстро подтверждая мои опасения.

– И все же… Мне безразличны все твои признания на пороге моего дома, ведь никакие слова не смогут искупить той боли, которую ты мне причинил сегодня, – сказала она. Ее голос был тверд: для себя она все уже решила. Я обидел ее гораздо сильнее, чем себе мог представить.

А чего же ты еще ждал, тупой осел! Что она откроет дверь и бросится в твои объятия?

– Отпусти меня, Эдвард.

О Боже, нет…

– Я не могу, Белла. Пожалуйста, выслушай меня … Я исправлю все…

– Прощай, – тихо сказала она. И дверь закрылась, и звук закрывающегося замка пронзил мой слух… и мое сердце, и мою надежду. Я и до этого момента чувствовал себя разбитым, но теперь боль в груди стала невыносимой… и боль эта питала черную ненависть во мне, ненависть к Тайлеру, к своему отцу, а, в основном, к себе.

– Изабелла! – я ударил в дверь ладонью, вспоминая клятву самому себе, что буду бороться за нее. – Белла! Ради всего, что свято в этом мире … ПОЖАЛУЙСТА, открой эту дверь!

Она игнорировала мои мольбы… Но я никак не мог остановиться.

– Белла! – я все бил руками в дверь, надеясь, что она вдруг откроется. Я запаниковал.

Внезапно дверь распахнулась, открывая моему взору разъяренную Беллу. Она бросилась на меня, толкая, на самом деле пытаясь оттолкнуть:

– Убирайся… к… четовой… матери… с… порога… моей… собственности! Я больше не хочу тебя видеть, Эдвард. УБИРАЙСЯ!

Ее всхлипы становились все более неконтролируемыми, мне умереть хотелось от осознания того, что именно я заставил ее так страдать. И я просто поднял руки в знак поражения, позволяя ей бить меня, не сдерживая злости, злости, которую определенно необходимо было выпустить, которую я, несомненно, заслужил. Удары сменились пощечинами, и я просто принимал их.

Отпусти это, Белла, отпусти… почувствуй облегчение, причиняя мне боль, я заслужил.

– Я отвезла тебя к себе домой, к своему отцу! Я не знала ничего, кроме любви к тебе! И я берегла нашу маленькую тайну… почему этого не достаточно? Почему? – кричала она. Мои собственные глаза наполнились слезами, когда я наблюдал за ее страданием.

– Если бы я мог унять твою боль, Белла, но я не могу. Все что я могу сделать, это заплатить за свои грехи, – ее нижняя губа задрожала, и она прекратила бить меня, подняв пустой взгляд.

– Я больше не хочу быть твоим грехом, Эдвард.

– Ты не мой грех, Белла, ты мой ангел! Мой грех – оставить тебя в момент, когда ты так нуждалась во мне.

И она добила меня, подняв свои опухшие красные глаза и сказав слова, которые разбили мое сердце.

– Я не могу любить тебя больше, – едва слышно произнесла она.

После этого я уже ничего сказать не мог, просто наблюдал, как она вернулась в дом и закрыла за собой дверь.

Пасмурное небо пролилось дождем, холодный декабрьский ветер срывал увядшие листья с деревьев, разбрасывая их по двору, окутывая улицу мертвой тишиной.

Медленно я поплелся к своей машине, точно зная, куда мне следует ехать сейчас.

Сиэтл.

***

Заправившись бензином и колой, я отправился в Сиэтл: поговорить с отцом, потребовать объяснений его вмешательству в мою жизнь … ублюдок! Я несся по шоссе навстречу сумеркам, все еще неспособный поверить, что мой собственный отец мог так поступить. Почему он не мог просто порадоваться за меня, не думая лишь о себе? Но вскоре все мои мысли заняла Изабелла, ее красные глаза и дрожащий голос в момент, когда она сообщила мне, что не может любить меня больше. Пусть она и просила отпустить ее, я знал, что этого сделать не смогу никогда.

Огни Сиэтла показались впереди, я ехал по знакомым улочкам богатого квартала, который, так уж случилось, дал приют самовлюбленному эгоистичному придурку, которым был мой отец. Я ввел код у ворот дома родителей и помчался по аллее, остановившись просто перед домом. Мне вспомнились глаза Беллы, когда она впервые увидела особняк… я до боли желал быть рядом с ней снова. С моей Беллой.

Я поплелся к двери, прокручивая в голове, что собираюсь сказать ему. Как он отреагирует? Знала ли об этом мама? Что думает Джаспер? Было не заперто, когда я вошел, лишь два гудка просигналили о моем приходе. Из берлоги моего отца доносились звуки его любимой классической музыки.

Концерт номер четыре для фортепиано - Бетховен. Ради всего святого, как ему могло это нравиться? Низкий поклон Карлайлу и его фортепиано. Он заставлял нас с Джаспером брать уроки. После года издевательств над своими пальцами и подколок со стороны двенадцатилетних друзей я бросил заниматься. Наверное, именно из-за отца я начал играть на гитаре. Это был своего рода бунт.

– Если хочешь приготовить жареного ягненка на воскресный обед, я не против, Эсме, – услышал я, как отец разговаривал по телефону с мамой. Я шагнул в кабинет, до сих пор наблюдая лишь за спиной папы, он был повернут к книжному шкафу, наверняка подбирая что-нибудь для чтения перед сном. Наконец, я решил дать ему знать о своем присутствии.