Гори, гори ясно

— Профессор Пивоварский не предоставлял больничного за тот период, — еще суше, безучастнее продолжила моя немертвая союзница. — Впрочем, это ничего не доказывает: один день можно пропустить без открытия больничного листа в поликлинике. Что до слов Маши... Была еще одна девушка. Она утверждала... даже настаивала, что профессора Бельского... убили.

Повисла пауза. Слышно было гул мотора и свист ветра через приоткрытое окно.

«Браво, Хелен!» — хотелось аплодировать проделанному расследованию. Но я молчал.

— Эта девушка... как бы сказать, — замялась вдруг Лена. — Про нее в универе ходили слухи. Что она и твой отец... Что она была связана с профессором Бельским... отношениями.

— Любовница? — с немалой долей иронии спросил я.

Ирония — это потому, что изменять жене, Богдане Бельской, писаной красавице, да еще и такому занятому человеку, как мой родитель... Нет, бред. Быть не могло.

В убийство поверю, не зря я сам пришел с иными вводными к схожим выводам. Измена? П-ф-ф!

— То были слухи, Андрей, — как бы повинилась за вышесказанное вурдалачка. — В бардачке документы и фото. Взгляни?

Не стал упираться, открыл бардачок. В последний момент накрыло меня мыслью, что на фото непременно окажется кто-то из моих знакомых. Кто угодно, вплоть до Аннэт...

Ошибся. Незнакомая миловидная девица, некая София Бойко. Напряг память. На похоронах отца было много народу, много лиц, далеко не все из них мне были знакомы. Только вот последнее, что мне тогда было интересно — это запоминать те лица.

— Не припомню, чтобы видел ее раньше, — покачал головой, закидывая папку с бумагами обратно в бардачок. — Она была на похоронах, ты не узнавала?

— Согласно записям, она забрала документы и уехала из Петербурга сразу после происшествия, — Лена покачала головой. — Вернулась в родную солнечную Молдавию. Адреса не оставила.

— Удобно, — хмыкнул.

— Андрей! — взвилась на сиденье моя собеседница. — Слухи — черт с ними. Важно другое: если Софа и Маша не фантазерки, а Машку я проверила от и до, выходит, Дмитрий Федорович не от инсульта умер. Его могли убить, Андрей. Понимаешь?

— Лучше, чем кто бы то ни было, — я сжал кулаки.

Она уставилась на меня долгим пытливым взглядом. Пожалуй, это хорошо, что набережная по утру не загружена транспортом, и можно вести, не глядя на дорогу.

— Ты не удивлен, — констатировала она, и в салоне повеяло могильным холодом. — Не удивлен! Ты знал? И молчал?!

И даже запахом мокрой земли в ноздри ударило. Впрочем, в последнем, скорее всего, виновата была перекопанная клумба, мимо которой мы как раз проезжали.

— Я поняла, — скрежетнула зубами Хелен. — Ты учишься. Игра в открытую, душа нараспашку — это путь к поражению. Молодец. Ладно, я уж договорю, пока есть время.

Мы уже свернули с набережной, и до моего дома такими темпами катиться нам оставалось минут пять-семь, в зависимости от того, как повезет со светофорами.

Она ошиблась, но я не стал ее поправлять. Дело в том, что я никогда не играл в открытую. Не совсем так. Я играл на своих картах: как ночью, в импровизированном покерном состязании, так и в обычной жизни вне казино. Показывал, что моя рука никчемна, если так оно и было. Повышал ставки, когда карты приходили хорошие. Не блефовал. Почему?

Потому что, если делать так недолго, никто не поверит в твою искренность. Соперники просчитают — решат, что просчитали — и не будут верить твоим действиям. Тем самым подставятся. Если же игру «на своих» затянуть, тогда возникнет эффект привыкания. Ожидая блефа, обожгутся раз, другой, третий... И поостерегутся на четвертый. На пятый-десятый поверят: ты заходишь с солидными картами, стоит уступить.

А в твоей руке будет ерунда вместо карт, пшик, чистый обман. Или нет — но и тогда ты ничего не потеряешь.

Нужен очень «длинный стек» для такой игры, проще говоря, иметь очень много средств (фишек, денег, средств убеждения, сил — верное подчеркнуть).

Кто-то играет каждую партию, как последнюю. Кто-то мыслит на ход-другой вперед. А кто-то выстраивает стратегию на долгую-долгую игру.

Я молод. По меркам мира Ночи и вовсе младенец. Тем легче убедить окружающих в своей открытости.

— Я проверила всех, — звенящим хрусталем прозвучал голос моей кровососущей приятельницы. — На цельность восприятия, на последовательность воспоминаний. Маша — чиста. Ее память под внушением и без оного выдают одно и тоже. Память всех прочих свидетелей на первый и второй взгляд тоже стыкуются, но...

Хелен запнулась. Наверное, решая, сказать мне, как есть или же умолчать о чем-то.

— Вася нарисовал графики, восстановил поминутно перемещения персонажей, которых я опрашивала, — выпалила она, как на духу. — Вася — это наш...

— Аналитик, я помню, Джо говорил, — кивнул ей поощрительно.

— Со схемами Васи вышла полная чехарда, — с облегчением (видимо, от того, что не выдала мне семейную тайну) продолжила вурдалачка. — То есть, когда персона А должна быть в столовой, персона Б видит персону А на рабочем месте. И прочее, снежным комом. Вывод...

— Им чистили память? — я сощурился, как кот перед прыжком к мышке. — Внушением?

— Очень похоже на то, — скорбно признала она. — И сработали хорошо. Если не закапываться в тайминг воспоминаний, как это сделали мы с Васей — все гладенько «сшито».

— А что же твоя Маша? — прицепился к выпадающему из мозаики кусочку. — Почему до нее не добрались?

Хелен чуть замешкалась с ответом.

— Не знаю, — и перед глазами у меня полыхнуло.

Бордовая завеса пламени. Что это было, что за шуточки «коня огнегривого», я не стал вдаваться. Спросил с упором.

— Не знаешь?

Это мой огонь так на ложь среагировал? Или просто ответ не по нраву пришелся?

— Полагаю, потому, что я стала первой, кому она рассказала об увиденном, — подумав, сказала вурдалачка, и огненная пелена спала. — Маша молчала, даже когда Софа орала и рыдала под дверьми деканата. Машка не самая умная, зато осторожная. А мне открылась, потому что за давностью все утряслось. Да и я ей не чужая.

«Орала и рыдала», — повторил я про себя. А мы с ма ни сном, ни духом. Или только я?..