Гори, гори ясно

Шаг. Хруст. Хруст?

Мы с Ташей, не сговариваясь, направили фонари вниз. И о... обалдели, пусть будет так. Пол был усеян маленькими трупиками. Насекомые от комарья до мотыльков и жуков устилали своими мертвыми телами пол.

— Яра сказала, в прошлом году тут видели свет, — на фоне хруста голос Бартош звучал странно. — Когда дом уже стоял без жильцов. Как от ночника... или свечи.

На краю стола возле одного из посадочных мест на большом блюде виднелись огарки свечей.

— Нежить не в ладах с огнем, — озвучил известное я. — Кроме высшей, тем только истинное пламя не...

— Смотри, вон там, там и там, — Арктика перебила меня, чтобы показать на разбросанные по углам смятые листы бумаги. — Я проверю.

Девушка отпустила мою руку. Прошлась по кухне, собрала макулатуру. На шелест и хруст я старался не обращать внимания. Как и на неприятный гнилостный запах. Примерно так пахнет от сломанного холодильника, в котором надолго оставили и забыли кучу продуктов.

Когда она в очередной раз нагнулась, добычей стал не лист, а почти целая тетрадь. В ней явно не хватало листов, обложку мочили и жгли, причем непонятно, в какой последовательности.

Таша уселась за стол, принялась распрямлять листы и откладывать те, что пришли в полную негодность. Не мешал. Осторожно осматривался. Похоже, самое интересное находилось в тонких пальцах будущего историка, но я продолжал изыскания. Так, обнаружил, что в ящике для приборов нет острых ножей. Есть скугленные столовые, но ни одного разделочного.

Пока коллега шуршала бумажками, вспомнил историю, рассказанную ма относительно закругленного кончика столовых ножей. Якобы ножи стали делать такими после того, как кардинал Ришелье испытал приступ брезгливости, узрев гостя, который ковырялся в зубах ножом на манер зубочистки.

— Кажется, нам повезло, — оторвала голову от бумаг Бартош. — Это записи Валентины, вроде дневника. Часть нечитабельна, часть отсутствует, но есть кое-что любопытное.

— Весь внимание, — я положил руку на спинку стула, занятого Арктикой.

— «Боря говорит, что он жив», — зачитала моя подруга. — «Веня жив! Сыночек мой здесь, рядом! Я не сошла с ума, не выдумала, мы же не можем вдвоем заблуждаться. Дети не лгут, Боря искренний. Они оба мои славные честные мальчики. Венечка живой, он хочет со мной поговорить».

— Звучит, как бред или манипуляция, — нахмурился. — Продолжай.

— Часть отсутствует, — показала на неровно выдранные края бумаги в тетради Таша. — В обрывках тоже нет. Читаю дальше, что нашла. «Почему я не слышу Веню? Боренька с ним говорит, а я, мать, не могу. Боженька, мальчики мои, за что?!»

— Веня стал духом, призраком? — предположил я. — А Боря вроде медиума или нашего Удовени?

— Близнецы — это почти одно целое, — Арктика пожала плечами. — Возможно, дело было в их связи. Следующее: «Беда! Олег услышал, как мы разговариваем. Он ударил Борю. На родного сына поднял руку! За вранье, за то, что доводит мать до дурки... Дурак здесь только он, неверующий».

Я напрягся.

— Уже на троих разговаривали, когда муж вмешался? Не понял по тексту.

Девушка пожала плечами.

— Увы. Лист оборван. Валентина не датировала записи, к сожалению. И ясности это не добавляет. Тут есть кусок, который я вообще не знаю, к какому периоду отнести, — Бартош взяла в руки одиночный обрывок. — Про пса. «Аркашу нашли утром в будке. Он забился в угол и издох. Отчего? Молодой же пес. Боря плачет. Олег унес собаку в лес, там закопает».

— Значит, смерть собаки она нормально восприняла, — я задумался. — А в уход сына никак не могла поверить. Хм...

Бдыщ!

Что-то громыхнуло наверху. Шкаф упал? Я дернулся к выходу, наступил на осколки выбитого внутрь стекла. То хрустнуло под ногой еще жалобнее, чем хитин насекомышей.

— Подожди, — Таша остановила меня. — Тут еще пара интересных записей. Зачитаю и проверим вместе. «Венечке тоже очень грустно. Боря сказал, что они договорились, и братик обязательно скажет, как любит маму. Обнимет меня. Хоть бы муж не вмешался на этот раз». И вот еще одна, последняя из разборчивых: «Он не просыпается. Боря не открывает глазки. Олег кричит, что это все моя вина. Я ему потакала в глупостях, а теперь он не дышит. Где здесь моя вина?! Боренька просто поспит подольше, так уже бывало...»

Помолчали. Чужая тоска, чужое заблуждение на грани с сумасшествием сдавили горло, как что-то близкое, болезненное.

— Похоже, Веня не перешел грань, остался в виде неприкаянной души, — высказала Арктика. — Второй из близнецов пустил его в свое тело, добровольно, по-братски. И умер.

— Что-то пошло не так, — уронил я невеселое.

— Или так и было задумано, — предоставила свое видение девушка. — Смерть меняет, срывает маски воспитания и морали. Может, ребенок хотел, чтобы и другие страдали, как он?

— Не исключено, — я не стал спорить: и так и эдак получалось грустно по итогу. — Хотя бы относительно понятно, с чем мы имеем дело. Бледное, быстрое... Но — свечи. Погасить огонь призрак может. Уронить что-то — тоже. А разжечь огонь?

Таша встала из-за стола.

— С огнем непонятно. А что, если мать тут жила какое-то время одна? Забор высокий, у людей свои дела есть, кроме как присматривать за чужим домом.

— Возможно, — кивнул. — Поглядим, что там грохотало или сначала до конца обойдем первый этаж?

Коллега выступила за систематический подход, так что следующим к осмотру предстала гостиная. Там мы наконец-то увидели семью Жориных. В большой фоторамке на тумбе у телевизора с совместной фотокарточки улыбались все четверо: крупного телосложения отец, элегантная мать и оба сынишки. Веснушчатые смешливые пацаны в шортах и двуцветных футболках, один в белой с синим, второй в синей с зеленым. Наверное, их так и различали, по цветам. По крайней мере на фото сходство у мальчишек было абсолютное, две капли воды.

Пол в гостиной не издавал хрустящих звуков. Его застилал ковер с длинным ворсом и темным неразборчивым узором. Мы тихо зашли, осмотрелись, «познакомились» с хозяевами и тихо вышли.

Раньше тут наверняка было оживленно и громко. Но самых шумных прибрала смерть, а другие уехали, оставили дом на расправу времени и безмолвию. В этой тиши ясно слышалось, как отсчитывают секунды настенные часы, все еще рабочие. Слышно было, как бьется мое сердце, и как легонько дышит Таша. Как стрекочет вдалеке какая-то живность. Как ночной ветерок шумит листвой садовых яблонь.