Горицвет. Лесной роман. Часть 1.

– Евгения Павловна, - сказал Грег, откровенно передразнивая ее, - сколь бы вы ни были прытки и претенциозны, завтра после одиннадцати я буду всецело к вашим услугам. Можете быть в этом совершенно уверены.

Она чуть было не рассмеялась, до того точно он воспроизвел ее отрывистую манеру говорить. Они уже остановились, немного не доехав до дома Коробейниковых. В том же дворе располагался и флигель, где жили Аболешевы. Выйдя из машины, Грег подал Жекки руку.

– Между прочим, - сказала она, стараясь сдержать дрожь от его прикосновения, - вы помните, завтра сестра собирает местных любителей музыки. Вы - в числе избранников.

– Разве я мог забыть? Но вечер у вашей сестры не отменяет моего предложения вам. Прошу, Евгения Павловна, помнить о нем и быть... благоразумней. Вилка не предназначена для визитов одиноких дам.

– Вы очень любезны. Мерси. И довольно.
– Жекки с усилием потянула назад руку. Грег не отпускал ее.
– Завтра мы вероятнее всего снова увидимся ...
– Он медленно, почти незаметно, ослабил нажим пальцев.
– До свидания.
– Рука Грега небрежно опустилась.

Жекки тотчас отпрянула и метнулась вдоль забора к калитке.

– Помните, на перекрестке с Николаевской, - послышалось из темноты.

– Нигде и никогда, - бросила она в ответ и прошмыгнула в калитку.

XXXIX

Вечер обещал выйти на славу. Пришли все ожидаемые гости: ближайший друг и товарищ по службе Николая Степановича доктор Коперников в обнимку с потертой гитарой; супруги Вяльцевы: муж, Николай Николаич - известный в уезде собиратель фольклора, объездивший в поисках сказок и народных песен чуть ли не всю губернию, и его жена - Аполлинария Петровна, сопровождавшая мужа во всех экспедициях и помогавшая с изданием сборника записанных ими песен, но для души все таки предпочитавшая классическую музыку, особенно - Шопена. Пришли также Саша Сомнихин - сын председателя судебной палаты, страстный поклонник оперы, воображающий себя безнадежно влюбленным в Елену Павловну, и акушерка Нина Савельевна.

Последняя, впрочем, не относилась к ожидаемым гостям, поскольку "господскую музыку" она не признавала, а народную не понимала, и в Инск приехала всего на пару дней, чтобы забрать ящик с медикаментами, предназначенный для фельдшерско-акушерского пункта в Новоспасском, и немного передохнуть. На правах коллеги она явилась к Коробейниковым прямо с дороги, запыленная с головы до пят, с большой сумкой и увесистым саквояжем, и, разумеется, была принята с самым искренним радушием. Юре, правда, пришлось освободить для гостьи свою подчердачную комнату и перебраться к малявкам, вследствие чего он единственный смотрел на Нину Савельевну с плохо скрываемым недоброжелательством.

В общем, сборище у Коробейниковых было самое традиционное, народническое по преимуществу, отвечавшее духу и умонастроению хозяина. Не удивительно, что еще за час до сбора гостей перед воротами на Московской улице промелькнула серая фигура, отряженная от полицейского участка для наблюдения за неблагонадежным собранием. Городовой маячил тоже где-то неподалеку. "Вчера, когда за мной ночью гнался бандит, - подумала Жекки, с презрением глядя в окно на прохаживающегося вдоль мостовой филера, - вас никого и в помине не было. А здесь, где люди всего лишь собираются музицировать, вы тут как тут".

Появление в гостиной Грега было встречено довольно прохладно. Если не считать Елену Павловну, бросившуюся ему навстречу с распростертыми объятьями, да Жекки, которая также сочла себя обязанной проявить хотя бы искусственную любезность, все остальные, включая Николая Степановича, отделались формально вежливыми поклонами.

Грега, однако, такой прием ничуть не смутил, скорее, наоборот разжег в нем дополнительную искру веселости. В нем вообще ощущалась какая-то бьющая ключом, лучащаяся во все стороны, радость. Жекки почувствовала ее еще накануне, не умея найти ей никакого разумного объяснения, в отличие от Елены Павловны, без дальних размышлений принявшей радостное возбуждение интересного гостя на счет своего милого кокетства.

Грег первым делом и довольно неожиданно для всех пожелал увидеться с детьми Коробейниковых: он принес им подарки. Юра, вертевшийся в гостиной, первым получил пару настоящих шоферских краг из ярко-оранжевой хрустящей кожи. Неописуемый восторг, изобразившийся при этом на его лице, был сильнее и благодарнее любых слов. Поклонник Уточкина немедленно утащил краги к себе, то есть засунул под кровать, собираясь перед сном со всей возможной обстоятельностью, как следует насладиться незаслуженным сокровищем. Потом, весь остаток вечера, встречаясь глазами с Грегом, Юра старался выразить безмолвно то, что на словах, наверное, звучало бы так: "Отныне и навсегда я ваш самый верный друг на свете".

Затем, в детской, Грег, как какой-нибудь добрый дядюшка, вернувшийся после многолетнего путешествия, поймал выбежавшего навстречу Павлушу, подкинул его и, уже захлебывающимся от ликующего визга, посадил на диван. Семилетний Степа, одновременно подхваченный и закрутившийся под мышкой Грега, как будто на карусели, был усажен спустя мгновение на том же диване, что и брат. Тот и другой получили одинаковые паровозы с красными колесами и двумя синими вагонами. Жекки, ставшая свидетельницей этой сцены, терялась от переполнявших ее чувств. Сама она, до сих пор путавшая младших племянников по именам, а Юру отличавшая только потому, что он был выше ростом и носил форму, смотрела на такое откровенное чадолюбие со стороны совершенно постороннего человека, как на легкое помешательство.

Когда же Грег заглянул за ширму, где спала в кроватке месячная Женечка, и увидела с каким изменившимся, буквально просиявшим лицом, он выслушал слова няньки Алефтины: "Это наша меньшая, барыня то ее все Жекки, да Жекки, словно сестрицу свою, Евгению Палну, ну а для меня-то она Женюшка. Мягше то и не придумаешь", у нее словно бы что-то перевернулось внутри, и не дожидаясь окончания детских восторгов, она вышла из комнаты.

Аболешев вошел в гостиную последним. Елена Павловна уже сидела за фортепьяно, а Саша Сомнихин, преданно стоя возле нее, готовился переворачивать ноты. Павел Всеволодович был встречен с более откровенным радушием, чем Грег. Все задвигались и заговорили гораздо воодушевленней. Будто в хаотично разбросанном мирке вдруг появился ожидаемый, хотя и не признанный никем, центр притяжения, невольно вбирающий все распыленные голоса, взгляды и силы. Но Павел Всеволодович, опять же по обыкновению, не захотел принять навязанной ему первой роли, потому что и теперь, как прежде, любая роль была ему в тягость. Он держал себя очень просто, говорил с обычной суховатой манерой легкого отстранения. На удивление теплый вечер, новости о торфяных пожарах в Мшинском уезде, вчерашний проигрыш прокурора Дровича полковнику Петровскому в клубе сошли для поддержания публичного дружелюбия. Больше Аболешев навряд ли мог себе позволить. И если бы не относительно новое лицо - Грег, то этим нехитрым набором тем все бы и ограничилось. Но Грег появился, и Аболешев первым подешел к нему, чтоб поздороваться. Грег без колебания, но и без особого расположения, ответил рукопожатием. Глядя со стороны, можно было подумать, что встретились два странноватых приятеля. Один (Аболешев) - желая сблизиться как можно короче, под маской сухой учтивости выражал непритворную готовность к общению. Другой (Грег) - только что терпел подле себя этого чудака, подвернувшегося ему под руку, и лишь из одного злобного любопытства соглашался говорить с ним.

Жекки не могла иначе расценить эти совсем недавние и внешне поверхностные отношения, потому что она очень хорошо знала Аболешева. Только к человеку, вызывающему у него непроизвольный интерес, он мог относиться с таким вниманием, которого удостоился Грег. По отношению к любому другому (за исключением Жекки) подобная заинтересованность со стороны Павла Всеволодовича походила бы скорее на акт самопожертвования. Жекки отказывалась понимать, что такого особенного муж отыскал в Греге, почему так настойчиво стремится сойтись с ним. Но их диалог, по счастью, исчерпался буквально несколькими фразами. Жекки могла вздохнуть с облегчением - ничего предосудительного они друг другу не сказали.

Поговорив с Грегом, Аболешев отошел в сторону. Сидя с совершенно отрешенным видом у окна, занавешенного плотной шторой, он долго неподвижно смотрел на тот узкий оконный проем между шторой и стеной, сквозь который с улицы проникала чернильная тьма. Жекки старалась не выдавать волнения. Днем, после обеда у них состоялся короткий разговор. Жекки зашла в комнату Аболешева, подгоняемая навязчивой потребностью поговорить о том, что ей стало известно. Она заранее знала, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет. Аболешев как обычно лежал на диване, заложив руки за голову и глядя в потолок. Йоханс был отослан к бакалейщику за изюмом. Аболешев в последнее время приохотился к изюму, и иногда благодаря этому пристрастию отказывался от ужина. Войдя в комнату, Жекки села рядом, не зная с чего начать. Аболешев приподнялся, взял ее руку и молча прижал ее к своей холодной щеке.