Горицвет. Лесной роман. Часть 1.

Чего он добивается? Невероятно, чтобы он мог серьезно увлечься ею после всего нескольких злополучных встреч. Она ни разу ничем не дала ему повода даже помыслить о какой-либо пусть самой ничтожной надежде, намекающей на ее женскую слабость. Непритворно строгий вид, вызывающая резкость замечаний, неприязненные взгляды, казалось бы, должны были говорить сами за себя. К тому же, он не мог не видеть ее отношений с Аболешевым. Даже то, сугубо внешнее, что лежало на поверхности, могло удовлетворить любое нескромное любопытство. Опять же, в уездном бомонде, где Грег был принят, ни для кого не составляло секрета, что "Аболешевы на шестом году брака все еще безумно влюблены друг в друга". Если же принять во внимание то, что, как он сам выразился, в его поступках не может быть бескорыстия, на поверхность всплывала весьма неприглядная истина.

Как и положено не чистому на руку дельцу, Грег, очевидно, обладает единственной сильной страстью, и эта страсть - нажива. Ничто другое, кроме снедающего его желания поскорее прибрать к рукам куски Никольского имения, столь необходимые в его железнодорожной афере, не заставило бы его увиваться вокруг Жекки с такой настойчивостью. И теперь у Херувимова он, должно быть, рассчитывает ободрать ее, как липку, чтобы уж не оставить ровно никаких средств на выкуп закладной.

Правда, в этой истории имелось еще кое-что. Жекки невольно съежилась, вспомнив, кем на самом деле может быть этот опасный человек. Если допустить, что его душа неразрывна и не двоится, подобно телесной оболочке, то тогда существует и другая возможная причина. Догадка на этот счет уже посещала ее в несколько приглушенном и бессвязном водовороте первых впечатлений, произведенных подслушанным разговором. С тех пор Жекки старалась избегать возвращаться к этим своим глухим и томительным мыслям. Ей гораздо проще было смириться с расчетливой корыстью, добивающейся ее финансовой капитуляции, чем с возможностью настоящего сильного чувства, которое могло обрушиться на нее в любую минуту. Потому что, наверное, уже тогда, в первую же секунду, когда она поняла, что Серый и Грег связаны какой-то противоестественной связью, ее сердце сломалось. Не любить Серого - было выше ее сил. И значит... значит, она не сможет теперь смотреть на Грега как смотрела прежде.

Помимо воли в ней уже звучит и рвется наружу требовательный голос давно закабаленной души. Он повелевает ей склоняться слухом к греховным язвительным речам Грега. Смиряться послушным взглядом перед его алчно пламенеющими угольными глазами, и всем существом, каждой трепещущей жилкой, каждой встревоженной каплей крови, каждым ударом покоренного сердца желать нерасторжимой и необратимой близости с ним. Но от одного смутного предчувствия такой близости у нее темнело в глазах. Конечно, если он и Серый - одно... Жекки все еще не была убеждена в этом... И все же, слишком многое говорило в пользу этой невозможной связи.

Наверное, Серый просто не выдержал разделяющей их видовой пропасти. Он так долго, так преданно любил ее, что рано или поздно должен был заявить о своей любви на понятном ей языке. Но почему же в таком случае, став Грегом, он начал вести себя, как никогда не позволил бы, будучи Серым. Может быть, перемена плоти совершенно меняет сознание? Возможно, неизменными остаются лишь чувственные переживания, которые это существо не в состоянии преодолеть. А все остальное, составляющее духовную и волевую сторону, меняется в человеческом обличье ликантропа до неузнаваемости, и он проявляет те же "звериные" чувства, сообразуясь уже с совсем другим веществом своего "я". И при всем при том, разве не удивительно, что ей уже несколько раз казалось, как в отдельных, брошенных на нее взглядах, в малозаметных чертах, в манерах, даже в непреднамеренных жестах Грега, проскальзывало что-то настолько знакомое, настолько притягательное, что ее сомнения в реальности некоей неизученной страшной болезни рассеивались сами собой.

"Интересно, как тогда называется моя болезнь, - подумала она, - ведь для здорового все эти рассуждения просто невозможны. Почему замечательный волк становится дурным человеком, и как дурной человек может превратиться в симпатичнейшего зверя?
– Ну, разве это не похоже на безумие? Узнай Аболешев, о чем я думаю, он всерьез испугался бы за меня".

Но останавливать мысли на Павле Всеволодовиче ей не хотелось. Аболешев как-то незаметно отдалился, отошел в свои сны, в ту темноту, что проносилась за бортом ревущей машины. Вторая половина сердца Жекки, разделенного и связанного одной и той же непобедимой властью, сейчас звучала сильнее и громче. Серый, с его неразгаданной тайной, с его беззащитностью перед лицом поджидающего убийцы, наконец, с его отчаянной попыткой сказать о своей любви, сделался в эту минуту самым главным, самым дорогим для нее существом.

Думая о нем, она снова, как в прошлый вечер, незаметно переключила взгляд на Грега. Она видела его, четко обрисованный темнотой, точеный профиль с чернеющим над верхней губой тонким изгибом усов и агатовым блеском чуть прищуренного глаза, и уже не могла сдерживать в себе давешнее открытие. "Даже если я люблю не его, а волка, он будет чувствовать мою любовь, будет думать, что она предназначена ему".

– Евгения Павловна, дорогая, - вдруг прервал ее летаргическую задумчивость Грег, не оборачиваясь и не меняя сосредоточенного выражения лица, - этак вы мешаете мне вести автомобиль. Вы смотрите, точно видите сквозь меня еще кого-то. Какое-то привидение. А я, слишком занят сейчас, чтобы отогнать его прочь. Но, будучи с вами, не намерен терпеть никого постороннего. Так что сделайте одолжение, смотрите прямо или отвернитесь. Так будет спокойнее нам обоим.

Жекки, недовольная его отповедью, тем не менее отвернулась. Как-то уж чересчур смутно, неверно выходило все с этим Грегом. Не то он заманивает ее в ловушку, не то она сама запуталась в собственных силках.

Между тем, они уже въехали в Волкову слободу.

XLIV

Промчавшись по Карабуховской улице, Грег плавно остановил машину возле подъезда игорного дома Херувимова, официально, однако, именовавшегося трактиром, дабы не создавать лишних сложностей блюстителям закона.

Парадные двери заведения то и дело отворялись, впуская и выпуская группы важных господ с редкими вкраплениями ярких, вульгарно одетых дам, блистающих обильными украшениями и разноцветными перьями на огромных шляпах. У сверкающего подъезда толпились извозчики, конные экипажи и, чуть поодаль - небольшая кучка ротозеев, не допущенных внутрь по причине непрезентабельной наружности.

Помогая Жекки выйти из автомобиля, Грег решительно взял ее под руку. "Так надо, - заявил он, склонившись к ее уху.
– Придется вам потерпеть, моя дорогая, если хотите, чтобы вас приняли здесь. Кстати, - добавил он, помедлив, и его тоненький холеный ус приподнялся в противной усмешке, - я забыл спросить, вам когда-нибудь доводилось играть в карты?"

Жекки презрительно фыркнула. Хотя действительно очень мало играла, только иногда, в винт, зимними вечерами с заезжими старыми родственницами. И если бы Грег так открыто не насмехался, то не постеснялась бы расспросить его о правилах здешней игры. Теперь же, осознав, что подобающего поведения от него не дождаться, она не на шутку встревожилась. Судя по всему, ей самой предстоит вникать во все тонкости игры, без какой-либо оглядки на опытного подсказчика. Вместе с тем и задуманный обстоятельный разговор по душам снова как-то откладывался. Возникло сомнение. Может быть, пока Грег щеголяет в личине человека, не слишком нуждающегося в заступничестве, этот разговор вообще не следует затевать? Или поговорить все-таки нужно? Ведь Серый не виноват, что его человеческий аналог такое мерзкое животное.

Как только они вошли внутрь заведения, Жекки поняла, что без посторонней помощи ей ни за что не удалось бы проникнуть сюда. Оказавшись среди грубой, нарочито подавляющей своим великолепием обстановки, в толпе людей с лицами, на которых читалась вся гамма неискоренимых, по-видимому, природных инстинктов, она почувствовала себя чужеродной песчинкой в бушующем пьяном море. Как ни была она приготовлена всей своей, далеко не безупречной, жизнью к зрелищу разнообразных человеческих пороков, то, что она увидела "под сенью Херувима", поразило ее обилием и ни чем не притупленной откровенностью греха.

В нижнем этаже располагалось нечто вроде кафешантана или кабаре. За многочисленными столами сидели жующие, лоснящиеся от довольства собой, господа. На полукруглой сцене, подсвеченной шарообразными электрическими люстрами, в такт разбитной кричащей мелодии одновременно выбрасывал стройные ряды одинаковых ног дамский кордебалет в одинаковых огненно-красных нарядах. По мере того, как мелодия становилась задорней, красотки освобождались от нарядов, а гогот и выкрики мужчин, сидевших за столиками, раздавались все громче и требовательней.

Уставившись на сцену, Жекки чувствовала, что Грег безмолвно упивается ее потрясением. Действительно, такого она еще никогда не видела. Когда солистка кордебалета - стройная блондинка с сильно подведенными глазами и толстым слоем румян, белил и прочей краски на смазливом личике, - осталась в чем-то, вроде раздельного купального костюма, состоящего из коротенькой складчатой юбочки и укороченного лифа, и принялась, изгибаясь, как будто по спирали, обводить гибкими руками бедра, живот, грудь и плечи, Жекки обмерла от охватившего ее жара. Всего одно движение, и красотка, расстегнув застежку лифа, повернулась к ликующим зрителям оголенной спиной. Ее пышная колыхающаяся грудь без труда угадывалась, но, оставаясь по-прежнему невидимой, доводила толпу до умопомрачения.