Горизонтальная страна: Стихотворения

(ненидерландские пословицы)

Лимон — сейсмограф солнечной системы.Поля в припадке бешеной клубники.Дрожит пчела, пробитая навылет,и яблоко осеннее кислит.Свет отдыхает в глубине дилеммы,через скакалку прыгает на стыкевалентных связей, сбитых на коленках,и со стыда, как бабочка, горит.И по сварному шву инвариантовпчела бредет в гремящей стратосфере,завязывает бантиком пространство,на вход и выход ставит часовых.Она на вкус разводит дуэлянтов,косит в арифметическом примереи взадпятки не сходится с ответом,копя остаток в кольцах поршневых.Она нектаром смазана и маслом.Ее ни дождь не сносит и ни ветер.Она в бутылку лезет без бутылкии раскрывает ножик без ножа.И с головой в критическую массуона уходит, складывая веер,она берет копилку из копилки,с ежом петлю готовит на ужа.И на боку в Декартовой моделилежит на полосатеньком матрасе,она не ставит крестик или нолик,но крест и ноль рисует на траве.Она семь тел выстраивает в теле,ее каркас подвешен на каркасе,и роль ее — ни шарик и ни ролик,ей можно кол тесать на голове.Она не может сесть в чужие санки,хватается за бабку и за дедку,она хоть зубы покладет на полку,но любит всех до глубины души.Как говорил какой-то Встанька Ваньке,сегодня хрен намного слаще редьки,в колеса палкам можно ставить елки,а ушки на макушке хороши.Вселенная, разъятая на части,не оставляет места для вопроса.Две девственницы схожи, как две капли,а жизнь и смерть — как масло и вода.В метро пустом, как выпитая чаша,уже наган прирос к бедру матроса,и, собирая речь свою по капле,я повторяю, словно провода:какой бы раб ни вышел на галеру,какую бы с нас шкуру ни спускали,какое бы здесь время ни взбесилось,какой бы мне портвейн ни поднесли,какую бы ни выдумали веру,какие бы посуды ни леталии сколько бы их там ни уместилосьна кончике останкинской иглы,в пространстве между пробкой и бутылкой,в пространстве между костью и собакой,еще вполне достаточно пространствав пространстве между ниткой и иглой,в зазоре между пулей и затылком,в просторе между телом и рубахой,где человек идет по косогору,укушенный змеей, пчелой…

«Процесс приближенья к столу…»

Процесс приближенья к столусродни ожиданию пытки.Сродни продеванию ниткив задергавшуюся иглу.По рельсу, лучу, по ковру,ко рву по ковровой дорожке.— Но только не рвись, пока врешься.— О Господи, я и не вру.А мальчик, продолжив игру,кричит из-за стула: — Сдаешься!Но только не врись, пока рвешься.— О Господи, я и не рву.

«Висят на лоджии, как ей…»

Т. А.

Висят на лоджии, как ейвзбрело повесить в понедельник:футболка, джинсы, легкий тельник,трусы, похожие на клей.И все болтается не в лад,как этот полдень бестолковый,от водолазки до носков иобратно мучается взгляд…

Иерониму Босху, изобретателю прожектора

1

Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.Мы не существовали в неслышной возне хромосом,в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме,в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом.Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свеститраектории тел. Вот условие первого хода:если высветишь ты близлежащий участок пути,я тебя назову существительным женского рода.Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза,надлежащий конфликт, отвечающий заданной схеме.Так, всплывая со дна, треугольник к своей теоремеприлипает навечно. Тебя надо еще доказать.Тебя надо увешать каким-то набором морфем(в ослепительной форме осы заблудившийся морфий),чтоб узнали тебя, каждый раз в соответственной дозе,обладатели тел. Взгляд вернулся к начальной строфе…Я смотрю на тебя из настолько глубоких…Игра продолжается. Ход из меня прорастет, как бойница.Уберите конвой. Мы играем комедию в лицах.Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.

2

Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.У меня под ногой (когда плюну — на них попаду)шли толпой бегуны в непролазном и синем аду,и, как тонкие вши, шевелились на них номера.У меня за спиной шелестел нарисованный рай,и по краю его, то трубя, то звеня за версту,это ангел проплыл или новенький чистый трамвай,словно мальчик косой с металлической трубкой во рту.И пустая рука повернет, как антенну, алтарь,и внутри побредет сам с собой совместившийся сын,заблудившийся в мокром и дряблом строенье осин,как развернутый ветром бумажный хоккейный вратарь.Кто сейчас расчленит этот сложный язык и простой,этот сложенный вдвое и втрое, на винт теоремынамотавшийся смысл, всей длиной, шириной, высотойэтот встроенный в ум и утроенный ужас системы.Вот божественный знак: прогрессирует ад.Концентрический холод к тебе подступает кругами.Я смотрю на тебя — загибается взгляди кусает свой собственный хвост.И в затылок стучит сапогами.И в орущем табло застревают последние дни.И бегущий олень зафиксирован в мерзлом полене.Выплывая со дна, подо льдом годовое кольцо растолкни —он сойдется опять. И поставит тебя на колени,где трехмерный колодец не стоит плевка,Пифагор по колени в грязи и секущая плоскость татар.В этом мире косом существует прямой пистолетный удар,но, однако, и он не прямей, чем прямая кишка.И в пустых небесах небоскреб только небо скребет,так же как волкодав никогда не задавит пустынного волка,и когда в это мясо и рубку (я слово забыл)попадет твой хребет —пропоет твоя глотка.

3

В кустах раздвинут соловей.Над ними вертится звезда.В болоте стиснута вода,как трансформатор силовой.Летит луна над головой,на пустыре горит прожектори ограничивает сектор,откуда подан угловой.

А. П.

1

Между солнцем горящим и спичкой здесь нет разногласий.Если путь до звезды, из которой ты только возник,подчиняется просто количеству стертых балясин,мы споткнулись уже, слава Богу, на первой из них.Я бы кальцием стал, я бы магнием в веточке высох,сократился на нет, по колени ушел в домино,заострился в иголке, в золе, в концентрических осах,я бы крысу убил, поглупел, я бы снялся в кино…В вертикальных углах, в героической их канителиэтот взгляд мимо цели и миниатюрный разгром…Сон встает на ребро, обнажаются мели:полупьяный даос, парадокс близнецов, ход конем.

2

Дорога выходит из леса,и снова во весь разворот:еврейский погром разновесов,разнузданный теннисный корт.И снова двоичная смутау входа встает на ребро.Бетоном и астмой раздутозловещее горло метро.Бессмысленней жаберной щели,страшней, чем в иконе оклад,они безобразней гантелии гуще шеренги солдат.Налево пойдешь — как нагайкаогреет сквозняк новостей.Направо — опять контргайкасрезает резьбу до костей.Я вычерпал душу до глины,до темных астральных пружин,чтоб вычислить две половиныи выйти один на одинс таким оголтелым китайцем,что, сколько уже ни крути, —не вычерпать, как ни пытайся,блестящую стрелку в груди.Не выправить пьяного жеста,включенного, как метроном,не сдвинуться с этого места.Чтоб мне провалиться на нем.

«Двоятся и пляшут и скачут со стен…»

Двоятся и пляшут и скачут со стензеленые цифры, пульсируют стены.С размаху и сразу мутируют гены,бессмысленно хлопая, как автоген.И только потом раздвоится рефрен.Большую колоду тасуют со сцены.Крестовая дама выходит из пены,и пена полощется возле колен.Спи, хан половецкий, в своем ковыле.Все пьяны и сыты, набиты карманы.Зарубки на дереве светят в тумане,как черточки на вертикальной шкале.

«Печатными буквами пишут доносы»

«Печатными буквами пишут доносы».Закрою глаза и к утру успокоюсь,что все-таки смог этот мальчик курносыйназад отразить громыхающий конус.Сгоревшие в танках вдыхают цветы.Владелец тарана глядит с этикеток.По паркам культуры стада статуэтоккуда-то бредут, раздвигая кусты.О, как я люблю этот гипсовый шоки запрограммированное уродство,где гладкого глаза пустой лепестокгвоздем проковырян для пущего сходства.Люблю этих мыслей железобетони эту глобальную архитектуру,которую можно лишь спьяну иль сдурупринять за ракету или за трон.В ней только животный болезненный страхгнездится в гранитной химере размаха,где, словно титана распахнутый пах,дымится ущелье отвесного мрака.…Наверное, смог, если там, где делитьположено на два больничное слово,я смог, отделяя одно от другого,одно от другого совсем отделить.Дай Бог нам здоровья до смерти дожить,до старости длинной, до длинного слова,легко ковыляя от слова до слова,дай Бог нам здоровья до смерти дожить.

«На перронах, продутых насквозь…»

На перронах, продутых насквозь,на вокзалахмне мерещилась, воображаласьвсепронизывающая ось.Эта тема нелепа, как трость,если где-то стучат костылями.Это детский наив пластилина,если рядом слоновая кость.Эта тема в сумятице каст,одиноко летя над кустами,оседает, как снег, между намии становится твердой, как наст.Это мой примелькавшийся гостьвперемежку с другими гостямив коридоре мерцает костямии не вешает шляпы на гвоздь.И, слетая, как с дерева лист,лист бумаги поет и отважен.Стих написан, отточен и всажен,словно гвоздь, пробивающий кисть.И, распнутая в каждом стихе,эта схема в другом воскресает,и смеющийся мальчик шагает,шляпку гвоздика сжав в кулаке.

«Погружай нас в огонь или воду…»

Погружай нас в огонь или воду,деформируя плоскость листа, —мы своей не изменим природыи такого строения рта.Разбери и свинти наугад,вынимая деталь из детали, —мы останемся как и стояли,отклонившись немного назад.Даже если на десять кусковэто тело разрезать сумеют,я уверен, что тоже сумеюдлинно выплюнуть черную кровьи срастись, как срастаются змеи,изогнувшись в дугу.И тогдаснова выгнуться телом холодным:мы свободны,свободны,свободны.И свободными будем всегда.