В глуши коленчатого вала,в коленной чашечке кривойпустая ласточка леталапо возмутительной кривой.Она варьировала темыот миллиона до нуля:инерциальные системы,криволинейные поля.И вылетала из лекалав том месте, где она хотела,но ничего не извлекалани из чего, там, где летела.Ей, видно, дела было малодо челнока или затвора.Она летала как попало,но не оставила зазорани между севером и югом,ни между Дарвином и Брутом,как и диаметром и кругом,как и термометром и спрутом,между Харибдой и калибром,как между Сциллой и верлибром,как между Беллой и Новеллой,как и новеллой и Новеллой.Ах, между Женей и Андреем,ах, между кошкой и собакой,ах, между гипер- и бореем,как между ютом или баком.В чулане вечности противномнад безобразною планетойлетала ласточка активно,и я любил ее за это.
«Да здравствует старая дева…»
Да здравствует старая дева,когда, победив свою грусть,она теорему Виётазапомнила всю наизусть.Всей русской душою проникла,всем пламенем сердца вошлаи снова, как пена, возниклаза скобками быта и зла.Она презирает субботу,не ест и не пьет ничего.Она мозговую работупоставила выше всего.Ее не касается трепетмогучих инстинктов ее.Все вынесет, все перетерпитсуровое тело ее,когда
одиноко и прямоона на кушетке сидити, словно в помойную яму,в цветной телевизор глядит.Она в этом кайфа не ловит,но если страна позовет —коня на скаку остановит,в горящую избу войдет!Малярит, латает, стирает,за плугом идет в борозде,и северный ветер играетв косматой ее бороде.Она ничего не кончала,но мысли ее торжество,минуя мужское начало,уходит в начало всего!Сидит она, как в назиданье,и с кем-то выходит на связь,как бы над домашним заданьем,над всем мирозданьем склонясь.
«Игорь Александрович Антонов…»
Игорь Александрович Антонов,Ваша смерть уже не за горами.То есть, через несколько эоновты как светоч пролетишь над нами.Пролетишь, простой московский парень,полностью, как Будда, просветленный.На тебя посмотрят изумленноРамакришна, Кедров и Гагарин.Я уже давно не верю сердцу,но я твердо помню: там, где тытраванул, открыв культурно дверцу,на асфальте выросли цветы!Потому-то в жизни этой гадской,там, где тень наводят на плетень,на подвижной лестнице Блаватскойя займу последнюю ступень.Кали-юга — это центрифуга.Потому, чтоб с круга не сойти,мы стоим, цепляясь друг за другана отшибе Млечного Пути.А когда навеки план астральныйс грохотом смешается с земным,в расклешенных джинсах иностранных,как Христос, пройдешь ты по пивным.К пьяницам сойдешь и усоногим.К тем, кто вовсе не имеет ног.И не сможет называться йогом,кто тебя не пустит на порог.А когда в последнем воплощеньесоберешь всего себя в кулак,пусть твое сверхслабое свеченьепоразит невежество и мрак!Подойдешь средь ночи к телефону —аж глаза вылазят из орбит:Игорь Александрович Антоновкак живой с живыми говорит!Гений твой не может быть измерен.С южных гор до северных морейты себя навек запараллелилс необъятной родиной моей!
Тушинским кочегарам Славе В. и Толе И.
Кочегар Афанасий Тюленин,что напутал ты в древнем санскрите?Ты вчера получил просветленье,а сегодня — попал в вытрезвитель.Ты в иное вошел измеренье,только ноги не вытер.Две секунды короткихпребывал ты в блаженном сатори.Сразу стал разбираться в мотореи в электропроводке.По котельным московские йоги,как шпионы, сдвигают затылки,а заметив тебя на пороге,замолкают и прячут бутылки.Ты за это на них не в обиде.Ты сейчас прочитал на обедев неизменном своем Майн Ридевсе, что сказано в ихней Риг-Веде.Все равны перед Богом, но Богне решается, как уравненье.И все это вчера в отделеньеобъяснил ты сержанту как мог.Он тебе предложил раздеваться,и, когда ты курил в темноте,он не стал к тебе в душу соватьсясо своим боевым каратэ.Ты не знаешь, просек ли он сутьтвоих выкладок пьяных.Но вернул же тебе он «Тамянку».А ведь мог не вернуть.
«Я добрый, красивый, хороший…»
Я добрый, красивый, хорошийи мудрый, как будто змея.Я женщину в небо подбросил —и женщина стала моя.Когда я с бутылкой «Массандры»иду через весь ресторан,весь пьян, как воздушный десантник,и ловок, как горный баран,все пальцами тычут мне в спину,и шепот вдогонку летит:он женщину в небо подкинул,и женщина в небе висит…Мне в этом не стыдно признаться:когда я вхожу, все встаюти лезут ко мне обниматься,целуют и деньги дают.Все сразу становятся радыи словно немножко пьяны,когда я читаю с эстрадысвои репортажи с войны,и дело до драки доходит,когда через несколько летменя вспоминают в народеи спорят, как я был одет.Решительный, выбритый, быстрый,собравший все нервы в комок,я мог бы работать министром,командовать крейсером мог.Я вам называю примеры:я делать умею аборт,читаю на память Гомераи дважды сажал самолет.В одном я виновен, но сразуоткрыто о том говорю:я в космосе не был ни разу,и то потому, что курю…Конечно, хотел бы я вечноработать, учиться и житьво славу потомков беспечныхназло всем детекторам лжи,чтоб каждый, восстав из рутины,сумел бы сказать, как и я:я женщину в небо подкинул —и женщина стала моя!
Переделкино
Гальванопластика лесов.Размешан воздух на ионы.И переделкинские склонысмешны, как внутренность часов.На даче спят. Гуляет горькийхолодный ветер. Пять часов.У переезда на пригоркес усов слетела стая сов.Поднялся вихорь, степь дрогнула.Непринужденна и светла,выходит осень из загула,и сад встает из-за стола.Она в полях и огородахразруху чинит и разбойи в облаках перед народомидет-бредет сама собой.Льет дождь… Цепных не слышно псовна штаб-квартире патриарха,где в центре аглицкого паркастоит Венера. Без трусов.Рыбачка Соня как-то в мае,причалив к берегу баркас,сказала Косте: «Все вас знают,а я так вижу в первый раз…»Льет дождь. На темный тес ворот,на сад, раздерганный и нервный,на потемневшую фанеркуи надпись «Все ушли на фронт».На даче сырость и бардак.И сладкий запах керосина.Льет дождь… На даче спят дйа сына,допили водку и коньяк.С крестов слетают кое-каккриволинейные вороны.И днем и ночью, как ученый,по кругу ходит Пастернак.Направо — белый лес, как бредень.Налево — блок могильных плит.И воет пес соседский, Федин,и, бедный, на ветвях сидит.И я там был, мед-пиво пил,изображая смерть, не муку,но кто-то камень положилв мою протянутую руку.Играет ветер, бьется ставень.А мачта гнется и скрыпит.А по ночам гуляет Сталин.Но вреден север для меня!
Филологические стихи
«Шаг в сторону — побег!»Наверно, это кайф —родиться на землеконвойным и Декартом.Гусаром теорем!Прогуливаясь, какс ружьем наперевес,с компьютерами Спарты.Какой погиб поэтв Уставе корабельном!Ведь даже рукоятьнаборного ножа,нацеленная вглубь,как лазер самодельный,сработана как бред,последний ад ужа…Как, выдохнув, языквыносит бред пословицна отмель словарей,откованных, как Рим.В полуживой кровигуляет электролиз —невыносимый хлам,которым говорим.Какой-то идиотпридумал идиомы,не вынеся тяготпод скрежет якорей…Чтоб вы мне про Фому,а я вам — про Ерему.Читатель рифмы ждет…Возьми ее, нахал!Шаг в сторону — побег!Смотри на вещи прямо:Бретон — сюрреалист,А Пушкин был масон.И ежели далай,то непременно — лама.А если уж «Союз»,то,
значит, — «Аполлон».И если Брет — то Гарт,Мария — то Ремарк,а кум — то королю,а лыжная — то база.Коленчатый — то вал,архипелаг…здесь шагчуть в сторону — пардон,мой ум зашел за разум.
Куда влечет меня свободный ум?И мой свободный ум из Порт-Петровска [4] ,хотя я по природе тугодум,привел меня к беседке шамилевской.Вот камень. Здесь Барятинский сидел.Нормальный камень. Выкрашенный мелом.История желает здесь пробела…Так надо красным. Красным был пробел.Он, что ли, сам тогда его белил?История об этом умолчала.Барятинский?.. Не помню. Я не пилс Барятинским. Не пью я с кем попало.Да, камень, где Барятинский сидел.Любил он сидя принимать — такоепрощается — плененных: масса дел!Плененные, как самое простое,сдаваться в плен предпочитали стоя.Наверно, чтоб не пачкаться о мел.Доска над камнем. Надпись. Все путем.Князь здесь сидел. Фельдмаршал? — это ново.Но почему-то в надписи о том,кто где стоял, не сказано ни слова.Один грузин (фамилию соврём,поскольку он немножко знаменитый)хотел сюда приехать с динамитом.«Вот было б весело, вот это был бы гром!»Конечно, если б парни всей землис хорошеньким фургоном автоматов,да с газаватом [5] , ой, да с «Айгешатом» [6] ,то русские сюда бы не прошли.К чему сейчас я это говорю?К тому, что я претензию имею,нет, не к Толстому,этим не болею —берите выше — к русскому царю.Толстой, он что? Простой артиллерист.Прицел, наводка, бац! — и попаданье:Шамиль — тиран, кошмарное созданье,шпион английский и авантюрист.А царь, он был рассеян и жесток.И так же, как рассеянный жестоковместо перчатки на руку носокнатягивает морщась, так жестокоон на Россию и тянул Восток.Его, наверно, раздражали пятнана карте… Или нравился Дербент.Это, конечно, маловероятно,хотя по-человечески понятно:оно приятно, все-таки Дербент!«В Париже скучно, едемте в Дербент?»Или: «Как это дико, непонятно:назначен губернатором в ДЭРБЭНТ!»
3
Гуниб — гора и селение в Дагестане, последний оплот Шамиля — имама, предводителя горского освободительного движения, который после двадцатипятилетней войны, чтобы спасти народ от полного истребления, добровольно сдался в плен фельдмаршалу Барятинскому. В 1953 году, при Сталине, постановлением ЦК Шамиль был объявлен турецким и английским шпионом.
4
Петровск-Порт — современная Махачкала.
5
Газават — священная война мусульман.
6
«Айгешат» — портвейн.
И. М.
На холмах Грузии лежит такая тьма,что я боюсь, что я умру в Багеби.Наверно, Богу мыслилась на небеЗемля как пересыльная тюрьма.Какая-то такая полумгла,что чувствуется резкий запах стойла.И, кажется, уже разносят пойло…Но здесь вода от века не текла.Есть всюду жизнь.И тут была своя, —сказал поэт и укатил в Европу.Сподобиться такому автостопууже не в состоянье даже я.Неприхотливый город на кровиживет одной квартирой коммунальнойи рифмы не стесняется банальной,сам по себе сгорая от любви.А через воды мутные Куры,непринужденно руку удлиняя,одна с другой общается пивная,протягивая «ронсон» — прикури!Вдвойне нелеп здесь милиционер,когда, страдая от избытка такта,пытается избавиться от фактане правонарушения — манер.На эту пару рифм другой пример:это вполне благоприятный фактор,когда не нужен внутренний редакторс главным редактором: он не миллионер.Я от Кавказа делаюсь болтлив.И, может быть, сильней, чем от «Кавказа».Одна случайно сказанная фразасознанье обнажает, как отлив.А там стоит такая полумгла,что я боюсь, что я умру в Багеби.Наверно, Богу мыслился на небенаш путь как вертикальная шкала…На Красной площади всего круглей земля!Всего горизонтальней трасса БАМа.И мы всю жизнь толчемся здесь упрямо,как Вечный Жид у вечного нуля.И я не понимаю, хоть убей,зачем сюда тащиться надо спьяну,чтобы тебя пристукнул из наганупод Машуком какой-нибудь плебей.
Самиздат-80
За окошком света мало,белый снег валит, валит.Возле Курского вокзаладомик маленький стоит.За окошком света нету,из-за шторок не идет.Там печатают поэта —«шесть копеек разворот».Сторож спит, культурно пьяный.Бригадир не настучит —на машине иностраннойаккуратно счетчик сбит.Без напряга, без подлянкидело верное идетна Ордынке, на Полянке,возле Яузских ворот…Эту книжку в ползарплатыи нестрашную на видв коридорах Госиздатавам никто не подарит.Эта книжка ночью поздней,как сказал один пиит,под подушкой дышит грозно,как крамольный динамит.Но за то, что много светав этой книжке между строк,два молоденьких поэтаполучают первый срок.Первый срок всегда короткий,а добавочный — длинней.Там, где рыбой кормят четко,но без вилок и ножей.И когда их, как на мине,далеко заволокло,пританцовывать вело,кто-то сжалился над ними:что-то сдвинулось над ними,в небесах произошло.За окошком света нету.Прорубив его в стене,запрещенного поэтанапечатали в стране.«Против лома нет приема» —и крамольный динамитбез особенного громапрямо в камере стоит.Два подельника ужасных,два бандита — Бог ты мой! —недолеченных, мосластых,по шоссе Энтузиастоввозвращаются домой…И кому все это надо,и зачем весь этот бред,не ответит ни Полянка,ни Ордынка, ни Лубянка,ни подземный Ленсовет,как сказал другой поэт.
Стихи о «сухом законе»,
посвященные Свердловскому рок-клубу
Высоцкий разбудил рокеров,
рокеры предопределили XXVII съезд КПСС.
А. Козлов
Он голосует за «сухой закон»,балдея на трибуне, как на троне.Кто он? Писатель, критик, чемпионзачатий пьяных в каждом регионе,лауреат всех премий… вор в законе!Он голосует за «сухой закон».Он раньше пил запоем, как закон,по саунам, правительственным дачам,как идиот, забором обнесен,по кабакам, где счет всегда оплачен,а если был особенно удачлив —со Сталиным — коньяк «Наполеон».В двадцатых жил (а ты читай — хлестал),чтобы не спать, на спирте с кокаиноми вел дела по коридорам длинным,уверенно идя к грузинским винам,чтобы в конце прийти в Колонный зали кончить якобинской гильотиной…Мне проще жить — я там стихи читал.Он при Хрущеве квасил по штабам,при Брежневе по банькам и блядям,а при Андропове — закрывшись в кабинете.Сейчас он пьет при выключенном свете,придя домой, скрываясь в туалете.Мне все равно, пусть захлебнется там!А как он пил по разным лагерямконвойным, «кумом», просто вертухаем,когда, чтоб не сойти с ума, бухаяс утра до ночи, пил, не просыхая…«Сухой закон» со спиртом пополам!Я тоже голосую за закон,свободный от воров и беззаконий,и пью спокойно свой одеколонза то, что не участвовал в разгонетолпы людей, глотающей озон,сверкающий в гудящем микрофоне.Пью за свободу, с другом, не один.За выборы без дури и оглядки.Я пью за прохождение кабинна пунктах в обязательном порядке.Пью за любовь и полную разрядку!Еще — за наваждение причин.Я голосую за свободы клок,за долгий путь из вымершего леса,за этот стих, простой, как без эфеса,куда хочу направленный клинок.За безусловный двигатель прогресса,за мир и дружбу, за свердловский рок!