Горит восток зарею новой.У Александрийского столпаостановилася толпа.Я встал и закурил по новой.Парламентер от юнкероввелел, чтоб их не убивали.Они винтовки побросалии грели руки у костра.Мы снова ринулись вперед,кричали мысленно «ура»,и, представляя весь народ,болталась сзади кобура.Так Зимний был захвачен нами.И стал захваченным дворец.И над рейхстагом наше знамягорит, как
кровь наших сердец!
«ильный холод больничной палаты…»
Сильный холод больничной палатыи удар, неподвластный уму.— Мы пришиты иглой, как заплаты,к временному континууму.Так сказал санитару Островскийи прогнул свое тело дугой.Над ошибкой схалтурил Перовский,мы прошли по дороге другой.И на этой дороге студеной —Беломор, Перекоп, сопромати рыдающий скупо Буденный,с ходу взявший Ворошиловград!Взгляд его возвратился в канале,душу, нервы и кровью связал,грохоча, словно перья в пенале,когда кашель его сотрясал.На больничной кровати лежал ты,презирая больничный уют,и считал орудийные залпы,совпадая свой пульс и салют!
Покрышкин
Я по первому снегу бреду.Эскадрилья уходит на дело.Самолета астральное телопуще физического я берегу.Вот в прицеле запрыгал «Фантом»в окруженье других самолетов.Я его осеняю крестомизо всех из моих пулеметов.А потом угодила в менязлая пуля бандитского зла!Я раскрыл парашют и вскочил на коня,кровь рекою моя потекла.И по снегу я полз, как Мересьев.Как Матросов, искал сухари.И заплакал, доползв до Берлина,и обратно пополз к Сивашу.
«С кинокамерой, как с автоматом…»
С кинокамерой, как с автоматом,ты прошел по дорогам войны.Режиссером ты был и солдатоми затронул душевной струны.Я гранат не бросал в амбразуруи от спирта не сдох на снегу,но большую любовь образуюперед всем, что осталось в долгу.В кабаках, в переулках, на нарахты беседы провел по странепри свече, при лучине, при фарахи при солнечной ясной луне.Ты не спел лебединую песню.Так зачем же, Макарыч, ответь,вышел ты, как на Красную Пресню,баррикадами жизни и смерть!Мы любили тебя — без предела.И до боли сжимавших сердец,мы, своими рядами редея,продолжаем, солдат и отец!
«Я пил с Мандельштамом на Курской дуге…»
Я пил с Мандельштамом на Курской дуге.Снаряды взрывались и мины.Он кружку железную жал в кулакеи плакал цветами Марины.И к нам Пастернак по окопу скользя,сказал, подползая на брюхе:«О, кто тебя, поле, усеял тебяседыми майорами в брюках?»…Блиндаж освещался трофейной свечой,и мы обнялися спросонок.Пространство качалось и пахло мочой —не знавшее люльки ребенок.
Памяти неизвестного солдата
Уж давно ни мин и ни пожаровне гремит в просторах тополей,но стоишь — как Минин и Пожарскийнад отчизной родины своей.Над парадом площади родимойгородов и сел победных марш,вдовы сердце матери любимыхслезы душу верности отдашь.Не
забудем памятный Освенцимгрудью Петрограда москвичи!Мы сумеем Джоуля от Ленца,если надо, снова отличить.Пусть остался подвиг неизвестным,поколеньем имени влеком,ты войдешь, как атом неизвестный,в менделиц Таблеева закон!
«Подполковник сидит в самолете…»
Подполковник сидит в самолете.Бьет в бетон реактивная пыль.Он сейчас в боевом разворотеулетит в Израиль.Что мы знаем о смелом пилоте,пионере космических трасс?Он служил на космическом флоте,а теперь улетает от нас.Вы, наверное, лучше соврете,только это не сказка, а быль —то, что он в боевом самолетеулетел в Израиль!И теперь он живет в Израиле,где капиталистический строй.Вы его никогда не любили,а он был — межпланетный герой.
Невенок сонетов
1
Сегодня я задумчив, как буфет,и вынимаю мысли из буфета,как длинные тяжелые конфетыиз дорогой коробки для конфет.На раскладушке засыпает Фет,и тень его, косящая от Фета,сливаясь с тенью моего буфета,дает простой отчетливый эффект.Он завтра сядет на велосипеди, медленно виляя вдоль кювета,уедет навсегда, как вдоль рассвета,а я буду, смотреть, как сквозь лафет [1] ,сквозь мой сонет на тот велосипеди на высокий руль велосипеда.
1
Паркет, крокет, лорнет, привет — нужное выделить и употребить. Здесь и далее — примечания автора.
2
Прости, Господь, мой сломанный языкза то, что он из языка живогочрезмерно длинное, неправильное словоберет и снова ложит на язык.Прости, Господь, мой сломанный языкза то, что, прибежав на праздник слова,я произнес лишь половину слова,а половинку спрятал под язык.Конечно, лучше спать в анабиозес прикушенным и мертвым языком,чем с вырванным слоняться языком,и тот блажен, кто с этим не знаком,кто не хотел, как в детстве, на морозелизнуть дверную ручку…
3
В густых металлургических леспх,где шел процесс созданья хлорофилла,сорвался лист. Уж осень наступилав густых металлургических лесах.Там до весны завязли в небесахи бензовоз, и мушка дрозофила.Их жмет по равнодействующей сила,они застряли в сплющенных часах.Последний филин сломан и распилен.И, кнопкой канцелярскою пришпиленк осенней ветке книзу головой,висит и размышляет головой:зачем в него с такой ужасной силойвмонтирован бинокль полевой!
4
Громадный том листали наугад.Качели удивленные глоталиполоску раздвигающейся дали,где за забором начинался сад.Все это называлось «детский сад»и сверху походило на лекало.Одна большая няня отсекалавсе то, что в детях пёрло наугад.И вот теперь, когда вылазит гади мне долдонит, прыгая из кожи,про то, что жизнь похожа на парад,я думаю: какой же это ад!Ведь только что вчера здесь был детсад,стоял грибок и гений был возможен.