Горькая любовь

И тут вошла приемщица. Она молча прошла мимо нас, слегка кивнув нам на прощание головой.

— До завтра, — сказал я.

Моя клиентка, даже не кивнув в ответ, проводила ее презрительным взглядом.

— Если бы эта девица, — сказала она, едва за той захлопнулась дверь, — меньше думала о своей внешности, а больше — о клиентах, она бы предупреждала их, что такие платья красить нельзя... Но ей, видно, очень хочется угодить вам.

— Вы слишком к ней строги. — Я сжал посетительнице руку, которую она на миг покорно протянула, но сразу же отдернула, словно притронулась к раскаленному железу. — Эта девушка работает не ради собственного удовольствия, а из нужды: у нее недавно умер отец. Во всяком случае, если хотите, я верну вам деньги за окраску, — добавил я. — Потом вычту их из жалованья синьорины.

— О нет, нет! Раз ей так тяжело приходится, бедняжке... Лучше я вам оставлю платье. Может, все-таки удастся его перекрасить. Ну, а если ничего не получится... — Вдруг она резко возвысила голос: — Тогда ноги моей здесь больше не будет. Хватит с меня одной неприятности. Разве я не права?!

Ее глаза, устремленные на меня, говорили совсем о другом: «Скажи, чтобы я вернулась, и я вернусь». Я так и сделал.

— А я, синьора, думаю, что вы еще придете к нам. И даже очень скоро.

— Вы в этом уверены? — слабым голосом, выдававшим сильнейшую растерянность, сказала она.

— Совершенно уверен, — прошептал я нежно, словно признаваясь ей в любви. — Больше того, я уверен, что теперь вы всегда будете звать меня. А пока не выпить ли нам в знак примирения вермута?

— Только не вермут! У меня от него голова болит.

— Тогда чашечку кофе-каппучино.

— Хотите загладить вину чашечкой каппучино!

Она улыбнулась мне, и я, поднимая трубку телефона, уже знал, что она в моей власти.

— Алло! Это бар Систина? Как кто говорит?! Не притворяйся болваном! Ты прекрасно знаешь, кто с тобой говорит. Ведь я единственный клиент вашего паршивого бара.

Я старался показать себя во всем блеске остроумия, и кассир бара как всегда подыгрывал мне.

— Брось! Такого выгодного клиента тебе больше не найти. Так что запиши без разговоров: две чашки каппучино в красильню... Кое-кто и вечером вместо аперитива пьет кофе. Тебе-то какое дело?! Благодарю за совет, я и сам знаю, что сейчас половина девятого! А я решил не закрывать! У тебя есть возражения?! Нет? Тогда добавь еще и пирожных. И притом самых свежих. Понял? Иначе я все отошлю назад и позвоню в бар напротив. Ваш конкурент только этого и ждет.

Дама в черном платье с любопытством разглядывала меня.

— Он мой давний друг. Если хочешь, чтобы тебя обслужили как следует, его надо подзадорить, — объяснил я. Но тут, вешая трубку, я увидел себя в зеркале. Улыбка замерла у меня на губах. Неужели этот самый оборванец в испачканной краской, изодранной тенниске, в подпоясанных бечевкой черных штанах с дыркой у колена и есть я? А обшитые белой ниткой петли на рубахе и деревянные облезлые башмаки на голых, черных от анилиновой краски ногах!

Да, я узнал себя, это, конечно же, был я. Но моя глупая, самодовольная улыбка никак не вязалась с моей одеждой.

— О боже, в каком я виде! — с искренним ужасом воскликнул я. — Извините, я мигом переоденусь.

Проходя мимо входной двери, я закрыл ее на ключ и убавил свет в люстре. Затем, остановившись на ступеньках лесенки, которая вела в саму красильню, завернулся в портьеру и сказал синьоре, удивленно озиравшейся вокруг:

— Когда постучат в окно, откройте, пожалуйста, дверь посыльному из бара, велите ему поставить поднос на столик и сразу же снова заприте дверь. Иначе потом мороки не оберешься с запоздавшими клиентами.

— А может, с клиентками? — спросила она, когда я влезал в ванну, вода в которой уже успела согреться.

2.

Вернулся я с напомаженными волосами, весь благоухая одеколоном. Смыть анилиновую краску с рук и ног мне удалось лишь хлорамином, и я надеялся, что одеколон заглушит его отвратительный запах. На мне был щегольской костюм светло-жемчужного цвета, который стоил ровно столько, сколько я зарабатывал за целый месяц.

— О, какие мы элегантные! — воскликнула она, когда я появился.

Я притворился, будто принял ее комплимент как должное.

— Садитесь, что же вы стоите!

Она села на плетеный диванчик, скрестив ноги, и расправила складку платья.

— Господи, до чего же оно безобразное. Смотреть противно! — со вздохом сказала она.

— Ну, не стоит об этом вспоминать?

Я протянул ей чашку кофе и сел рядом.

— Хотите пирожное?

Она пристально посмотрела мне в глаза, потом, взяв пирожное, спросила:

— Вы всегда так поступаете с клиентками?

— Все зависит от того, скандалят ли они, приятное ли у них лицо. Правда, таких красивых клиенток, как вы, я почти и не встречал, — небрежно-кокетливо ответил я.

— А мне показалось, что у вас богатый опыт.

По ее глазам я догадался, что она скорее ждет не опровержения, а подтверждения своей догадки. Тут весьма кстати на память мне пришли стихи Бодлера, прочитанные накануне. И я продекламировал с пафосом:

Entre tant de beautes que partout on peut voir,

Je comprends bien, amis, que le desir balance,

Mais on voit scintiller en Lola de Valence

Le charme inattendu d'un bijou rose et noir[1].

— И эта розовая и черная жемчужина — я? — весело смеясь и всем телом наклонившись вперед, спросила она. — Розовая и черная! Очень приятный комплимент. И неожиданный. Надеюсь, что черная краска будет не вашей.

— Увы, это исключено, — сказал я, впившись в нее взглядом. — Вам черный цвет был дан гением природы, и красками ему служили лепестки роз, ягода тутовника и зерна суммака, а не жалкие анилиновые красители вашего покорного слуги.

— Подумать только! — воскликнула она, покачав головой, словно хотела отогнать неотвязную мысль. — Кто бы мог всего два часа назад поверить, что я буду сидеть рядом со своим мучителем и слушать его комплименты! Признаюсь, я вас просто ненавидела.

— Теперь вы тоже меня ненавидите?

Она не ответила. Протянула мне сигарету и вынула зажигалку. Я взял ее руку в свои и сказал, чтобы она закурила первой.

— Чьи это стихи? Ламартина? — смущенно спросила она, закурив и отдавая мне зажигалку.