Горькая любовь

— Ой, мне больно. Перестань. Какой ты глупый мальчишка!

Наконец однажды вечером, после очередной сцены, Рената сказала:

— Такие встречи — пытка. И для тебя и для меня. Лучше уж тогда приходи к нам домой. Все равно поговорить и побыть одним не удается.

«Если бы он умер!» — подумал я, со слезами на глазах прижимая Витторио к груди. Рената испуганно и благодарно смотрела на меня, не подозревая, какое жестокое желание я топил в этих слезах.

9.

Как-то у Ренаты разболелась голова, и она сказала, что вечером не сможет выйти. Я купил фьяску вина, пакет с колбасой и закусками и бегом поднялся по лестнице ее дома. Дверь мне открыла старуха. Она приняла из моих рук вино и пакет и, прижимая их к груди вместе с «Мессаджеро», с которым не расставалась никогда, направилась в гостиную. По дороге она все повторяла, что в доме полно еды, хватит на всех, включая и гостя, и незачем было тратиться.

Рената вышла из кухни с повязанной платком головой.

— У меня смешной вид, да? — сказала она. Потом, увидев пакет на столе, воскликнула: — Ну, зачем же! — и стала его разворачивать под жадным взглядом Витторио, готового схватить яства, едва они перекочуют на тарелки.

— Убери лапы! — прикрикнула на него Рената. — Сначала помой их.

Витторио хмуро поплелся на кухню. Мгновение спустя он вернулся и показал ладони.

— Теперь довольна?

— Это я должна быть довольна?

— Как это ты умудряешься вымыть их с такой быстротой?! — вмешалась старуха. — Впрочем, я знаю, где ты всю грязь оставляешь. На полотенце... Отец бы тебя научил уму-разуму.

Рената тоже не раз при мне жаловалась, как ей трудно без мужа, но в устах ее матери это звучало бестактно.

— Подожди, обжора, я хоть тарелку поставлю, — словно издалека донесся до меня голос Ренаты.

Витторио недовольно посмотрел на содержимое тарелки.

— Так мало?

— О господи, тебе мало полной тарелки? У тебя не живот, а бездонная бочка!

Я прислушивался к ворчливым голосам и чувствовал всю нелепость своего положения — гостя, пожелавшего вмешаться в убогую повседневную жизнь троих, лишь бы не оборвалась непрочная нить любви, которая связывает его с одной из них.

В тот вечер я отдал Витторио часть своей еды, но затем, став в доме своим человеком, уже не позволял себе такой вольности.

— Перестань канючить, — сердито сказала Рената.

— Я есть хочу, — захныкал Витторио.

— Только и умеешь, что нудить: «Есть хочу, есть хочу»...

— Мальчику уже и поесть вволю нельзя? — сказал я.

— Да он целыми днями что-нибудь жует. Не видишь разве, как он потолстел!

— Пусть себе толстеет. Ему же будет хуже. Вот когда вырастет, увидит, какие его сверстники сильные, ловкие, готовые к грядущим трудностям и в гражданской жизни, и в армии, он сам горько раскается, — сказала старуха. И, пристально посмотрев на меня, добавила: — Как это говорится: «Что королю по душе, то полезно и мне».

— Да, конечно, — смущенно пробормотал я.

— На, держи, обжора! — Рената дала Витторио вторую порцию, потом третью, и тот умял их в мгновение ока.

— Хоть бы уж ел как полагается, — заметила старуха. — Прожевывал бы каждый кусок тридцать два раза.

— Тридцать три, — поправил ее Витторио.

— Неважно сколько: тридцать два или тридцать три. Главное, милый мой, поработать челюстями. А ты все проглатываешь целиком, вот и не наедаешься.

— Сразу после ужина сядете заниматься. Понял? — снова обратилась к сыну Рената.

— Дайте ему хоть спокойно переварить пищу, — снова вступился я.

Витторио благодарно посмотрел на меня; в эти минуты, пока старуха убирала со стола, а Рената вынимала книги и тетради, я ловил полный симпатии взгляд Витторио. Он словно искал у меня защиты от беспричинных придирок матери и бабушки.

— Пользуйся, глупый баран, что Уго хочет и может тебе помочь, — сказала Рената.

А старуха тут же ее поддержала:

— В твои годы мальчишки уже учатся во втором классе средней школы и записываются в авангуардисты[2].

Сонные, разомлевшие, мы с Витторио лениво склонились над пожелтевшими книгами и над разодранными тетрадями, готовые в любую минуту отвлечься или заспорить.

— До сих пор на той же странице сидите? — изумилась Рената, войдя в комнату. — Ах, так! Ты, Витторио, нашел союзника. Вы похожи на двух нашкодивших мальчишек. Ну-ка, дай мне! — Она отобрала у меня книгу, несмотря на мои протесты.

— Подожди, мы занимались разбором состава предложения. Он застрял на дополнениях.

— Что? — в отчаянии воскликнула Рената. — Ты же, Витторио, вчера повторял их со мной и выучил все назубок!

В самый разгар спора появилась старуха. В одной руке она держала пенсне — казалось, оно, как и нос, сердито морщится, а другой — газету «Мессаджеро», которую прочитывала от корки до корки.

— Уложи, Рената, мальчика в постель. Все равно он так устал, что ничего не соображает. Он же спит на ходу, разве ты не видишь? — Затем обратилась к Витторио, погрозив ему газетой: — Муссолини нужны юноши сильные и сметливые, а не такие растяпы, как ты. А еще хочешь стать офицером! Военному тоже без знаний не обойтись. Вот почитай, почитай, что сказал дуче о молодых офицерах — завоевателях Абиссинии...

Ее упреки предназначались скорее мне, чем Витторио, и я начал злиться. Вскоре я уже еле сдерживался, дыхание мое стало учащенным. Это послужило для Ренаты сигналом тревоги, и она сразу вмешалась:

— Не преувеличивай. Кому придет в голову отправлять на фронт сосунков!

Рената словно встала между мной и матерью и, боясь, как бы я не сказал что-нибудь резкое, торопливо перевела разговор на домашние дела.

— Ну, попрощайся с Уго — и спать. Знаешь, какой этот хитрец фокус выкидывает? — обратилась она ко мне. — Сейчас у него глаза слипаются, но стоит ему лечь, как он требует детский журнал. Читает его допоздна. А утром с кровати не стащишь!..

— Хочу в уборную, — хватаясь за живот и испуганно глядя на мать, захныкал Витторио. — Очень давит, правда!

— Каждый раз вспоминаешь об этом перед сном, — сердито пробормотала старуха.

— Для тебя вся радость жизни в еде да в уборной. А ведь ты уже взрослый парень! — с тоской сказала Рената. — Ну, беги в свою любимую уборную. Только не вздумай запираться на крючок! Не то я дверь ногой вышибу, а тебя прогоню вон выбивалкой!

Витторио, счастливый, убежал, а я, надеясь побыть несколько минут наедине с Ренатой, сказал: