Горькая любовь

— Ты бесконечно хороша! С этим бледным лицом королевы в изгнании!

Рената мечтательно улыбнулась: сравнение с королевой в изгнании ей, видно, польстило. (В те годы пользовались большим успехом женщины типа бельгийской королевы Астрид.) Но словно желая отогнать немыслимый соблазн столь лестного для нее сравнения, она негромко сказала:

— На сегодня хватит. Идем делать уроки. Хоть бы я что-нибудь помнила!.. Витторио! — позвала она, когда мы вышли в коридор.

В другом конце коридора отворилась дверь темной столовой. (Похоже, дверь отворила старуха, потому что в проеме белел лист «Мессаджеро».) Витторио выполз на четвереньках из-под стола — здесь он прятался вместе со своими «игрушками»: старым инструментом, пришедшей в негодность кофеваркой, кастрюлями, крышками с оторванными ручками и сковородами без днища. Он подошел ко мне, прикрываясь, точно щитом, крышкой от супницы; на голове у него красовался шлем — ржавая кастрюля, он вытянулся по стойке «смирно» и отсалютовал мне сломанной вилкой.

— Посмотри только, на кого он похож! — засмеялась Рената.

Я же со всей серьезностью ответил на его салют военным приветствием и громко скомандовал: «Воль-но!» Витторио радостно улыбнулся мне из-под кастрюли.

— Ты его покорил! — сказала Рената, открывая дверь и погладив меня по затылку. Для меня ее ласка была словно нежное дуновение ветерка.

4.

Витторио прочно вошел в наши отношения, порою досаждая мне шалостями или дурацкими выходками, порою радуя неожиданными, смелыми поступками. Его молчаливая тень нависала над всеми нашими встречами.

Достаточно было Ренате бросить: «Кто знает, что он там сейчас вытворяет» или же мне упомянуть о нашем будущем: «Больше мы не расстанемся», как мысль о Витторио все меняла, пугая мою возлюбленную.

— Нет, нет, это невозможно! — твердила она точно одержимая.

Вот уже несколько недель, как она вечером в часы между закрытием красильни и поздним ужином приходила ко мне в меблированную комнату, которую я снимал вблизи Трафоро. Последнее время я было возненавидел эти четыре угрюмые стены, оклеенные золотисто-желтыми обоями, и собирался перебраться в другое место. Но Рената убедила меня остаться.

— Это чудесная комнатка, мечта поэта! — воскликнула она. — Ах, если бы можно было остаться здесь навсегда! Нет, я бы ни за что на свете не променяла ее на другую!..

Рената любила после долгих объятий лежать в постели и следить за тенью сигареты на потолке, лежать с открытыми глазами и грезить.

— Как было бы чудесно, — говорила она и при этом мечтала не о чем-то несбыточном, а о нашем будущем, которое мы могли бы создать силою веры и терпеливого труда. А в конце неизменно добавляла: — Да что там, ведь это одни мечты! — и разрушала причудливый узор от дыма сигареты, словно разрушая грезу...

— Стоит тебе захотеть, и мы будем счастливы, — возражал я.

Однажды вечером она приподнялась на локте и взглянула на мой лоб.

— Начинаешь лысеть. — Она погладила меня по виску. — Чувствую, ума и воли тебе не занимать!

— Тогда почему ты боишься мне довериться, Рената?

— Даже когда ты совсем облысеешь, ну, скажем, через двадцать лет, тебе будет сорок два, а мне ровно на десять больше. Понял теперь? — с обидой ответила она.

— Что значат десять лет, подумаешь, какая большая разница! — рассердился я. — Просто ты меня не любишь!..

Она, точно обессилев, снова упала на подушку и уставилась в потолок.

— Одной любви мало. Я буду для тебя обузой... Если б еще не Витторио!..

Мысль о сыне преследовала ее неотступно.

— Если бы не Витторио! — каждый раз повторяла она.

Наконец, в один из вечеров она внезапно вскочила и, как была, подбежала к зеркалу — кто бы подумал, что у нее повреждено бедро, — и стала ожесточенно причесываться.

— Прекрати эти разговоры, иначе я больше не приду.

Я подошел к ней, отнял гребень и стал нежно расчесывать ее длинные волосы, которые я всегда расплетал в минуты любви. Понемногу она успокоилась. Она призналась мне, что за несколько дней до нашей встречи собиралась постричься под мальчика, убежденная, что ее старомодная прическа никогда не понравится ни одному мужчине.

— Как хорошо, что ты этого не сделала!

— Но никто из мужчин на меня больше не смотрел, — защищалась она.

— Потому что мужчины — глупцы!.. Гоняются за девушками — думают, что чем они моложе, тем страстнее будут в любви. Глупцы, все до единого! Не знают даже, что девушки любят, чтобы их любили, желали, хотят получать, ничего не давая взамен.

— Откуда такая опытность? — воскликнула Рената, задетая за живое.

Я и сам удивлялся собственным утверждениям — разве я действительно столь многоопытен? Не Рената ли вдохновляла меня не только на эти банальные сентенции, но и на выспренние, красивые фразы о любви, которые я шептал ей, прижимаясь губами к ее губам?! Эти же фразы она потом сама страстно шептала мне на ухо.

Мы как-то незаметно стали объясняться, о чем бы ни зашел разговор, на нежном языке, понятном лишь нам одним. Однажды вечером Рената рассказала мне, к каким уловкам она прибегает, чтобы не забеременеть.

— У кого ты этому научилась?!

— Видишь, — грустно сказала она, — мужчина может гордиться своим прошлым, женщина — никогда. Своего прошлого женщина должна стыдиться, будто она в чем-то провинилась.

— Почему ты не хочешь от меня ребенка?

— Ребенка от тебя! — Глаза ее радостно блеснули, она поцеловала меня. — Какое это было бы счастье, любовь моя!

Внезапно лицо ее помрачнело, она резко отодвинулась.

— Ты меня на преступление толкаешь! Хочешь, чтобы я разлюбила Витторио. О боже, прости меня!

Она горько заплакала.

5.

Больше всего она боялась, что ребенок, родившийся от нашей любви, вытеснит из ее сердца Витторио. А она хотела любить Витторио, чего бы ей это ни стоило. Еще больше, чем вдовой, она ощущала себя сиротой, так же как и сын, и вместе с ним хотела разделить все радости и беды: ведь судьба оказалась одинаково жестокой к обоим.

Наша первая поездка во Фреджене, в те времена дикий, пустынный уголок, тоже была омрачена тревогой за Витторио, которого мы оставили дома.

Ему нездоровилось.

— Быть может, у него жар, — сказала Рената, когда мы подошли к стоянке автобусов. — Я не мать, а мачеха. Как я могла оставить его одного с бабушкой!..

— Матери часто поступают, повинуясь инстинкту, — успокоил ее я, помогая ей влезть в автобус. — Значит, тебе сердце подсказало, что болезнь не опасна.

Она недоверчиво покачала головой и сказала, что как раз наоборот, потому и не измерила Витторио температуру, чтобы не оказаться перед трудным выбором.

— Я всю ночь глаз не сомкнула, совсем измучилась, — добавила она. — То и дело вставала к Витторио, и лишь когда взяла его к себе в постель, он уснул.

— Конечно, твоя мать — старая женщина, но у нее опыта предостаточно, и она уж приглядит за Витторио.

— Да, пожалуй, — неуверенно согласилась Рената. — Но мы у моря долго не пробудем, правда ведь?

— Все в нашей власти.

В этом самом первом автобусе Рим—Фреджене мы были единственными пассажирами. Я взял руку Ренаты, поднес ее к своему животу и сказал, что ощущаю вот здесь щемящую пустоту.