Горький вкус любви

Когда мы подходили к дому Фьоры, с наших абай и платков текла дождевая вода. Мы промокли насквозь.

В комнате Фьоры я обнял продрогшую девушку, прижал ее к себе. Я догадывался о том, что она чувствует сейчас. Но времени на утешение у нас нет. Сначала нужно разобраться с Басилем. Нельзя, чтобы он крутился вокруг, пока мы работаем над планом побега. Что произойдет, если он снова заявится ко мне в дом? Как я объясню ему наличие десятков запрещенных книг, вуали, женской обуви, чулок и перчаток? Однако и выбросить абайю я не мог, ведь без нее мне не увидеться с Фьорой!

13

Я прохаживался по Аль-Нузле, поджидая черный джип. Довольно скоро он выехал со стороны мечети и припарковался в нескольких кварталах от нее.

Быстрым взглядом я окинул улицу. В отдалении новый мальчик-поводырь вел слепого имама домой после вечерней молитвы. Мне было интересно: действительно ли этот мальчик предан имаму или он такой же отчаявшийся влюбленный, как и я, мечтающий найти способ связаться с девушкой из колледжа? Такое вполне возможно, думал я. Кто знает, может, Аль-Нузла полна тайных любовников?

Глубоко вздохнув, я направился к пальме перед моим бывшим домом. Погруженный в наши с Фьорой отношения, я совсем забросил дерево, перестал поливать его, и листья, когда-то пышной короной венчавшие пальму, теперь безжизненно поникли. Я провел ладонью по стволу и вспомнил, как в детстве приводил к пальме младшего брата, чтобы посидеть вместе в тени. Только здесь я мог рассказывать ему о нашей матери, потому что дядя запретил произносить ее имя в стенах дома.

Пять лет прошло с тех пор, как дядя увез Ибрагима в Эр-Рияд. Наверное, если мы случайно встретимся с братом на улице, то я уже и не узнаю его. Стал ли он мутаввой, к чему готовил его дядя? Помнит ли он меня, считает ли своим братом? Что касается дяди, то он вычеркнул меня из своей жизни — для него я был вероотступником.

Я расправил плечи, отбрасывая печальные мысли, сунул руки в карманы и оглянулся на джип. Рядом с машиной стоял Басиль. Хамид тоже вышел и направился в йеменскую лавку. Я пересек дорогу и приблизился к Басилю.

— В чем дело? Говори быстрее, — сказал он, завидев меня. — Не хватало еще, чтобы Хамид видел, как я разговариваю с нечестивцами вроде тебя.

Я — нечестивец? Мне хотелось сказать Басилю, что его лицемерие отвратительно, но при сложившихся обстоятельствах я не мог даже виду подать, что чем-то недоволен.

— Если хочешь, чтобы сегодня вечером я пришел в парк, то придется тебе кое-что сделать, — заявил я.

— И что же это?

— Ты помнишь те годы, когда еще не вступил в мутавву? Помнишь мотоциклы и симпатичных мальчиков? Тогда ты не носил бороды. Я хочу, чтобы ты побрился.

— Я не собираюсь сбривать бороду, а если ты не придешь в парк, то тебя арестуют.

С напускной самоуверенностью я подбоченился:

— Басиль, у тебя нет ничего против меня. Где твои доказательства? Я не боюсь. Мне нечего скрывать от полицейских.

— Но ты же понимаешь, что я не могу сбрить бороду. Что я скажу шефу религиозной полиции?

— Всё в твоих руках. Поступай, как знаешь.

— Ладно, ладно, — сдался Басиль. — Я сбрею бороду. Но ты смотри, приходи в парк, не опаздывай. Вечером там пусто. Мы перелезем через забор.

Подойдя к воротам парка, я встал под фонарем. На улице никого не было, только проехали две машины. Было ровно одиннадцать часов. Наконец послышался рев мотоцикла. Я обернулся на звук, взорвавший тишину, но, ослепленный ярким светом фары, ничего не увидел.

С визгом мотоцикл затормозил прямо передо мной. Я отпрянул. Фара погасла, и мы оказались в темноте, едва разбавленной жидким светом уличного фонаря. Первое, что я смог разглядеть, были ноги в открытых сандалиях. Я ожидал увидеть тоб, но над сандалиями оказался желтый спортивный костюм. Я перевел взгляд выше: футболка, безбородое лицо.

— Хорошо, что ты пришел, — произнес Басиль в качестве приветствия.

Теперь, когда его лицо не было скрыто под волосами, стали видны следы его прошлой буйной жизни, которых я раньше не замечал: кривой шрам на правой щеке, длинный порез на подбородке. Однако похотливый блеск в его глазах остался прежним.

Басиль слез с мотоцикла, подвел его к воротам парка и прислонил к железной створке, а потом повернулся ко мне. На мгновение я забыл, что этот высокий юноша, дрожащий от возбуждения, и есть тот самый грозный Басиль, агент религиозной полиции, который преследовал меня на джипе. Он взял меня за руку и потянул к парковой ограде, но в этот миг послышался звук еще одного мотоцикла.

Через час с небольшим я вернулся домой и принял душ перед тем, как забраться в постель. Сон не шел ко мне. Почти до утра я прорабатывал в уме детали нашего с Фьорой побега из страны.

На следующее утро я отправился в единственное эритрейское кафе в Джидде. Там всегда можно было узнать последние новости о войне, и туда же приходили контрабандисты, готовые оказать помощь тем, кто желал тайно покинуть Саудовскую Аравию.

За синими столиками кафе сидели выходцы из Эритреи. Я подошел к официанту и обратился к нему с вопросом на родном языке. Он указал мне на мужчину, сидящему в глубине зала. Тот был одет в костюм-двойку, а на правое плечо он накинул габи — традиционную эритрейскую шаль. Его волосы и борода были такими же белыми, как габи. Он заметил, что мы с официантом говорим про него, и протянул мне руку, когда я приблизился к его столику. Рядом с ним сидел еще один мужчина.

— Ассаламу алейкум, — вежливо произнес я.

— Ва-алейкум салам, — ответили мне оба эритрейца.

— Садись, сынок, — сказал мне мужчина в габи. — Как тебя зовут?

— Насер, — представился я.

— Мое имя — Хадж Юсеф, а это — Муса, — сказал мужчина в габи, представляя себя и своего друга, лысеющего человека с широкой черной бородой.

Я подтянул к их столу третий стул и сел.

— Как жизнь? — продолжил беседу Хадж Юсеф.

— Алхамдулиллах, — ответил я.

— Пришло время уехать отсюда, а?

Я кивнул.

— Не беспокойся, сынок. Аллах сказал, что превозмогший тяготы будет вознагражден. Куда ты хочешь отправиться?

Я пожал плечами и сказал:

— Куда угодно. Главное — уехать из этой страны. В Эритрею я не могу возвратиться, так что мне подойдет любая страна, и чем дальше отсюда, тем лучше.

— Мы поможем тебе. Всё устроится, — подбодрил меня Хадж Юсеф.

Я немного оправился от первого смущения и обратил внимание на морщины на его лице, на безупречное габи на плечах, на эритрейскую газету, которую он держал в руках.