Горький вкус любви

— Всё будет хорошо, — убеждал я Фьору.

Она закрыла лицо ладонями. Я ласково отвел ее руки в стороны, погладил по щеке.

Мне страшно было возвращаться к себе, в свое одинокое жилище. Я не хотел оставлять Фьору. Я хотел быть с ней вечно. Я не хотел уходить от ее розовых ноготков, от приоткрытых губ. Я обожал смотреть в ее глаза; один был чуть больше другого, и поэтому казалось, будто она всегда что-то ищет. Повторяя пальцем изящные очертания ее губ, глядя на ее буйные волосы, я наслаждался тем, что это — моя женщина и что я — ее мужчина. «Мы созданы друг для друга и принадлежим друг другу», — думал я восторженно. Совершив невозможное, мы заслужили долгую жизнь рядом друг с другом. Я надеялся, что судьба будет добра к нам.

Поздним вечером я отправился на набережную, чтобы попрощаться с матерью.

Час за часом я глядел на море, пока оно не стало таким же черным, как небо. Потом я, в одних шортах, вошел в ледяную воду Красного моря и поплыл. Давно я не чувствовал себя так хорошо.

Меня окружала тьма — сверху, снизу, спереди. А когда я оглянулся, то огни набережной напомнили мне о масляных фонарях, верблюдах и той ночи, когда мама попрощалась со мной навсегда, отправляя в Судан.

Теперь настала моя очередь прощаться в темноте.

— Мама, Семира, простите меня за то, что я не сумел заслужить любовь брата и что он предпочел жить с дядей, а не со мной. И теперь, собираясь начать новую жизнь в другом месте, я грущу о том, что все мы окажемся в разных концах света. Я уезжаю далеко отсюда, но если, как говорят, все моря действительно соединяются, то я постараюсь попасть в такую страну, которая окружена водой, чтобы можно было говорить с вами, где бы я ни был, и вы будете слышать меня так же отчетливо, как сейчас. Так что я не прощаюсь. Я люблю вас. Прошу вас, берегите себя, чтобы когда-нибудь мы снова встретились.

16

Декабрь подходил к концу. До января, месяца новых начинаний, оставалось всего два дня.

Почти три недели назад Джасим согласился дать мне денег для побега из страны. Наконец он позвонил и сказал, что деньги будут у него к вечеру.

Перед тем как пойти к Фьоре, я сходил к своей любимой пальме, захватив ведро воды. Я стал снова ухаживать за ней, поливал и сидел под ней, как раньше. И дерево постепенно возвращалось к жизни. Я хотел верить, что причиной тому была не только вода, но и дружеская компания. Пожалуй, надо будет рассказать Яхье и Хани о моем скором отъезде и попросить их приглядывать за пальмой вместо меня.

Перед большой мечетью стоял черный джип. Перед ним на корточках сидел Хамид, а с ним еще один человек, с белой бородой, в гутре в красно-белую клетку и белом тобе чуть выше щиколоток. В руке он держал дубинку.

С небывалой доселе радостью воззрился я на нового агента религиозной полиции. Должно быть, его взяли на место Басиля, думал я.

В тот вечер, когда Басиль встретился со мной возле парка, вслед за ним на мотоцикле приехал Яхья. Он одним прыжком догнал нас и набросился на Басиля.

Это была идея Фьоры: сначала заставить его избавиться от бороды, поскольку, свидетельствуя о его религиозном рвении, она давала ему преимущество и власть над другими, а потом напугать его не небесной, а земной карой, да так, чтобы страх навсегда поселился в его трусливом сердце.

Сжимая мощными руками шею Басиля, Яхья закричал:

— Тебе мало было переманить двух моих друзей в мутавву и отправить их в Афганистан? Ты помнишь их имена — Фейсал и Зиб Аль-Ард? Но теперь слушай. Если ты еще хоть раз подойдешь к Насеру, я сделаю так, что ты умрешь в Аль-Нузле, а никак не в Афганистане.

Теперь, когда Джасим подтвердил свою готовность помочь нам, наши с Фьорой мечты стали обретать реальность. Забравшись в постель, мы строили планы нашей новой счастливой жизни в Европе. Нас остановили только звуки азана — начинался намаз. Голос слепого имама гремел через динамики на весь район. Мы лежали обнаженные, сплетя руки и ноги. Свечи едва рассеивали полумрак. Закрыв глаза, мы думали о том, что принесет нам будущее, и молчали.

— Скорее закрой уши, — сказала мне Фьора и сама тоже зажала уши ладонями.

Имам заканчивал проповедь и, как всегда, произнес в заключение:

— Да разрушит Аллах земли неверных, как разрушили они нашу землю. Да уничтожит Аллах их крепости и дома.

Когда за окном отгудел «аминь» благоверных мусульман, Фьора откинулась на подушки и выговорила сердито:

— Он молится о разрушении нашего будущего дома.

— Мы всё равно поедем в Европу, — сказал я Фьоре.

— Но…

— Что, дорогая?

Она прошептала:

— Я боюсь.

Она отняла руку от моей груди и стала ласкать мне лицо. Лежа на боку, она смотрела на меня, ее розовые губы касались моей шеи легко, как лепестки розы. Моя ладонь скользнула с ее талии на крутое бедро. Ее тепло, идущее откуда-то изнутри, обжигало.

— А европейцы примут нас?

— Надеюсь, что да, — ответил я. — Фьора, в мире нет идеального места. Но, по крайней мере, мы едем туда, где нам не будут запрещать думать и чувствовать. Муса говорил, что будет нелегко, что жизнь эмигрантов трудна, но ты храбрая женщина. Ты сможешь всё, что захочешь.

Ее теплое дыхание согрело мне кожу, когда она рассмеялась. Словно шарф, она перекинула волосы на одну сторону и накрыла ими мою грудь.

— Я поверить не мог тому, что рассказывал Хадж Юсеф. Помнишь, про тех людей, которые уехали в Швецию, а уже через пять лет вернулись в Мекку со шведскими паспортами? Всего пять лет, и им позволили стать гражданами этой страны.

Фьора повернулась на спину и лежала, глядя в потолок. Потом, всё также молча, закрыла глаза.

— Фьора?

— Да.

— Я знаю, что это будет зависеть от того бизнесмена, но куда бы ты хотела поехать?

Без колебаний она тут же ответила:

— Туда, где я смогу быть, кем захочу. Но, если бы выбирала я, то выбрала бы Париж.

— Почему?

— Фотограф, который мне больше всего нравится, учился в Париже. К тому же я хочу посмотреть на Сену. Я читала, что эта река — Мекка для влюбленных. Ее вода покрывается рябью от их смеха. Даже если мы будем жить в другой стране, обещай, что хотя бы раз съездим в Париж, хорошо? О, хабиби, мне кажется, будто я скоро попаду на небеса. У меня сердце так и трепещет.

Фьора встала с кровати и протанцевала по комнате. Потом она уселась на стул, скрестив ноги и сложив руки на коленях. Покрашенные лаком ногти на ногах горели в огне свечей розовыми бутонами. Рассеянно, задумавшись о чем-то, она собрала волосы в хвост. Я любовался дрожанием теплых отблесков на ее темной коже. Меня потянуло к ней, и я перебрался с кровати на пол, к ее ногам.

— Хабиби. — Ее рука опустилась мне на плечо.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

— Пытаюсь предугадать все неожиданности, всё, что может пойти не так, как запланировано, и продумать запасные ходы. Поверь мне, хабиби, женщина в мире мужчин быстро теряет веру в обещания и слова.