Город без людей

— Ах ты пройдоха... Марш отсюда, кобель!

...Да, и в таком доме приходится умирать... А впрочем, не все ли равно где. Ведь не выбирает же человек место, где родиться. Почему же он должен выбирать место, где умереть? Смерть, где бы она ни застигла нас, есть смерть. Это сила, которая рано или поздно дает себя знать так же, как и жизнь.

Может быть, оставить какую-нибудь записку? Но какое она может иметь значение? И все-таки ему очень не хотелось, чтобы его считали каким-нибудь преступником и пятнали его имя. Да, он оставит такую записку.

Омер положил револьвер на стол и открыл дверь.

За дверью, словно чего-то ожидая, стояла тетушка Кираз.

— Ты чего здесь? — удивился Омер, чуть не столкнувшись с ней.

Старая женщина пристально посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

— Да вот, ожидала... Думала, может, тебе что-нибудь понадобится...

— Бумага и карандаш есть у тебя?

— Есть...

Однако она не двигалась с места и продолжала неподвижно стоять, глядя на него.

— Послушай-ка, сынок... — начала она после некоторого молчания. — Только не обижайся. Ты мне что-то с первого взгляда не понравился. Но и треснутая чашка хороша, пока не разбита... По правде говоря, если бы не этот помешанный Неджми, я ни за что не впустила бы тебя к себе... Я же вижу, что любовница, которая якобы должна прийти и прочее, — это только предлог, а на самом деле ты пришел сюда с каким-то дурным намерением. И вот что я тебе скажу, сынок: если ты в самом деле надумал сделать какую-то глупость, то делай ее где-нибудь в другом месте, а у себя в доме я этого не допущу...

Омер был поражен. Он искал и не находил ответа. И хотя в течение этих трех дней он считал себя достаточно сильным, чтобы не склонять голову перед окружающим миром, перед самой смертью и жизнью, но сейчас перед этой старой женщиной он понял вдруг все свое ничтожество. И это не только не раздражало, наоборот, успокоило его.

— Я очень несчастен, тетушка... — подавленно признался Омер.

— И так уж безнадежно?

— Не знаю, право... Не знаю...

— Если ты меня спросишь, сынок, то я тебе скажу, что нет совсем безнадежного горя, кроме смерти. Чего только мне не пришлось пережить... Думаешь, от хорошей жизни я занялась этим сводническим ремеслом? У каждого раба своя судьба в этом мире. Закрывая перед тобой одну дверь, господь-бог всегда открывает тут же другую... И в один прекрасный день замечаешь, как все то, что ты считал горестями, внезапно исчезает. А иначе разве можно было бы вынести такую жизнь?

Рассуждая таким образом, тетушка Кираз вошла в его комнату и, не дожидаясь приглашения, взяла стул и непринужденно уселась.

Омер вдруг разрыдался, как ребенок.

— Я так одинок... Так одинок...

— Эх, а у нас, ты думаешь, мамочка и папочка есть, что ли? В этом мире всяк по-своему одинок... И даже мать с отцом, у которых куча детей, и те одиноки. Как рождается человек одиноким, так и тянет одиноко свою лямку до самой смерти.

— А стоит ли?

— Что же ты можешь поделать? Если приход на этот свет от тебя не зависит, как же ты хочешь, чтобы уход из него был в твоей власти?.. Нет, брат! Заслуга не в том, чтобы умереть, а в том, чтобы жить.

Омер глубоко вздохнул. Ему самому казалось странным, что вместо того, чтобы отмахнуться от всех этих банальных истин, он с удовольствием выслушивает их. Если бы несколько дней назад, сидя в кресле начальника управления, ему пришлось бы слушать эти слова, его, наверное, стошнило бы. Неужели человек может так измениться за столь короткий срок?.. Превозмогая себя, Омер постарался улыбнуться.

— Ты права, тетушка Кираз...

Внезапно его осенила совсем новая мысль.

— Ты могла бы мне оказать услугу? — поспешно спросил он.

— Какую?

— Я дам тебе сейчас письмо. Ты отвези его в одно место, в районе Сиркеджи. Возьми такси, получишь ответ и с этой же машиной вернешься. Сделаешь?

— Хорошо, сделаю.

— Тогда быстро принеси-ка мне бумагу и карандаш.

Старуха не трогалась с места. Она многозначительно посмотрела сначала на Омера, потом внимательным взглядом обвела разбросанные по комнате вещи.

— Ты чего так смотришь? — не выдержав, грубо спросил Омер.

— Сначала дай-ка мне эту штуку...

Тетушка Кираз показала рукой на угол стола. Там лежал только что брошенный им револьвер.

— Ладно... Но мне бы хотелось, чтобы ты мне верила... Я честно и терпеливо буду тебя ждать, пока ты привезешь мне ответ...

Старуха поднялась, подошла к столу и решительно взяла револьвер.

— Так будет лучше, — проворчала она. — У меня на душе должно быть спокойно, чтобы я могла сделать то, что ты просишь... А револьвер я спрячу. Пока ты в этом доме, он тебе в руки больше не попадет...

Омер не произнес ни слова. Он неподвижно стоял посреди комнаты и смотрел вслед удалявшейся старухе.

На бумаге, которую принесла ему тетушка Кираз, дрожащей рукой он написал только одну строчку: «Я не хочу умереть, не повидав тебя».

IV

И сказал бог: да будут светила на тверди небесной для освещения земли, и для отделения дня и ночи, и для знамений и времен, и дней, и городов. И да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал бог два светила великие: светило большее — для управления днем, и светило меньшее — для управления ночью; и звезды; и поставил их бог на тверди небесной, чтобы светить на землю. И управлять днем и ночью и отделять свет от тьмы. И увидел бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четвертый.

(Библия, книга первая, «Бытие глава I, стих 14–19)

Омер с каким-то легким ощущением внутренней радости вскочил с постели. Он чувствовал себя бодрым и здоровым, как юноша.

В этой узкой, сырой и темной комнате он спал таким крепким и спокойным сном, каким не спал, может быть, никогда в жизни. Омер зажег свет и еще раз прочел лежавшую под подушкой записку, которую ему принесла тетушка Кираз. Гёнюль ответила всего одной строчкой: «Приду завтра, в час дня».

Время от времени сверху, с потолка, доносились чьи-то шаги и скрип пружин кровати. Омер прислушался к этому шуму и улыбнулся.

Вчера вечером, уходя, тетушка Кираз предупредила:

— Наверху у меня есть гости, они свои люди... Если они будут спускаться вниз, ты уж не глазей на них.

От нетерпения Омер не находил себе места. Получив записку Гёнюль, он вышел из дома, хорошо поел в одном из ресторанов восточного типа и остался слушать до позднего вечера музыку. После этого он с удовольствием вернулся в маленький переулок на Тарлабаши, как будто здесь находился его дом, в котором он прожил по меньшей мере лет сорок. Он не заметил, как в полночь полил вдруг проливной дождь, сопровождаемый вспышками молний и раскатами грома, и не обратил на этот раз никакого внимания на пронизывающий до костей, почти зимний холод и сырость в комнате.

Впервые за все эти дни он разделся, прежде чем лечь в постель. Аккуратно повесил на спинку стула выглаженные тетушкой Кираз брюки и пиджак и сверху положил на них свою дешевую рубаху. Яркий красно-желтый галстук он повесил на гвоздик, вбитый в дверь.

Начинался мрачный, сырой и холодный день. Но даже во мраке, сырости и холоде этого дня чувствовалась какая-то неистощимая радость, которой был, казалось, наполнен сам воздух. Омер раздвинул занавески и посмотрел в окно, за которым едва брезжил рассвет серого, дождливого дня. Журчание бесчисленных ручейков грязной воды сливалось в шум потока, словно там, за окном, текла мутная большая река. Худенькая собачонка, стараясь, очевидно, скрыться под навесом от дождя, прижалась к стене дома, дрожа от холода. Накрывшийся плащом молочник, привязав лошадь за уздечку к двери, возился с большими жестяными бидонами, снимая их с телеги на землю.