Город грешных желаний

— Наваждение бесовское! — И Троянда сделала для себя сразу два открытия: во-первых, незнакомец говорил по-русски, а во-вторых, этот же самый голос она уже слышала вчера. Припомнила она и то, что этот человек все время нудил и был чем-то недоволен. Троянда отыскала в памяти даже имя — Прокопий. Точно, его называл Прокопием обладатель густого, уютного баса. Его звали, кажется, Васяткою, хотя имя сие больше пристало бы дитяти. А вот и Васятка подал голос — значит, и он здесь.

— Эта самая, что ль? — нерешительно пробасил второй пришедший, а потом захохотал, словно молотом начал бить по наковальне: — Я ж тебе говорил, что Гриня своего не упустит!

— Помолчи! — огрызнулся Прокопий и высоким, встревоженным полудетским голосом позвал: — Гриня! Гри-инь! Да проснись же! Ты живой аль нет?

— Жи-во-ой? — закатился своим громовым хохотом Васятка. — Да ты на его женилку погляди. У мертвых-то, чай, таких стручков не растет.

— Гри-инь! — чуть не зарыдал Прокопий. — Григорий! Да ты встанешь или нет?

— Аль не видишь — встал уже! Дыбом! — не унимался Васятка. — Знать, находка наша к делу пришлась.

— Умолкни, Васятка, — раздался третий голос — невнятный, сонный, при звуке которого у Троянды сердце забилось с перебоями. — От твоего басищи голову ломит.

— Да ты похмелись, Гриня, — посоветовал Васятка, существенно утишив свои громовые раскаты. — Все и пройдет. Как говорится, от чего заболел, тем и лечись.

— Да я и не пил вчера, с чего ты взял? — буркнул тот, кого называли Гриней, а потом Троянда услышала шлепанье босых ног по полу, громкий всплеск воды и жизнерадостное проклятие, из чего заключила, что ее неведомый любовник плюхнулся в чан и обнаружил, что вода в нем почти ледяная.

Впрочем, отчего же он столь неведомый? Теперь Троянда кое-что о нем знала. Например, что его зовут Гриня, Григорий, и что он не был пьян, когда занимался с ней любовью…

Она так глубоко задумалась, хорошо это или плохо, что вздрогнула, когда после нового всплеска — очевидно, Григорий выбрался из чана — раздалось восклицание:

— Да где ж она?

— Кто? — спросил после паузы Васятка с таким тонким ехидством в своем толстом голосе, что Троянда невольно усмехнулась.

— Да она… русалка! — пробормотал Григорий. До Троянды долетел шорох одежды, потом шаги — и занавеска, за которой она скрывалась, отлетела в сторону.

* * *

Троянда обомлела… Напротив нее стояли трое мужчин, однако двоих — худого малорослого юношу и широкоплечего здоровяка — она едва заметила, во все глаза уставившись на третьего: со спутанными светлыми волосами, и хмурыми бровями, и горбатым носом. Рослый, статный красавец в длинном камзоле держался грозно и сурово. Вот только глаза у него сияли — они-то и выдавали его, эти голубые глаза!

Широкая улыбка раздвинула губы Григория, и он восторженно воскликнул:

— Да ты наяву еще краше, чем во сне! Но постой, девушка… На тебе же вчера ничегошеньки не было! И где ты взяла это платье?

В сундуке, — робким кивком указала Троянда, страшно смущаясь недовольства в его взгляде: все-таки она надела чужие вещи без спроса. А может быть, дело в том, что он предпочел бы видеть ее раздетой?.. Она не успела прочесть в его глазах ответ на свой безмолвный вопрос: вперед сунулся юноша, и стоило Троянде услышать его, как она поняла: это и есть Прокопий, и физиономия у него столь же противная, как голос. Надо думать, и натура такова же!

— В сундуке-е? — не то протянул, не то провыл Прокопий с непередаваемо озабоченным выражением. — Откуда ж в твоем сундуке бабья справа?

— Да так, купил! — дернул плечом Григорий, пятерней расчесывая свои буйные кудри, и у Троянды вновь замерло сердце, когда она увидела, как светлые пряди обвиваются меж его длинных пальцев.

— Ку-упил-ил? — вновь взвыл Прокопий. — На что тебе? Аль на маскарад собрался рядиться?

Что-то бухнуло в углу. Троянда поглядела на рыжеволосого курносого великана с яркими детскими глазами и не сразу поняла, что он так смеется. Ага, это и есть Васятка. Ну что ж, по голосу и стать, по стати и голос.

— Какой маскарад? — удивился Григорий — Купил для нашей Дуняшки.

— Да ты спятил? — ахнул Прокопий. — Чтоб моя сестра… этот бесовский наряд… ты в уме?!

— А что такого? — пожал плечами Григорий. — Ну, купил, хотел для забавы подарить.

— Теперь уж не подаришь! — с явным сожалением проговорил Васятка, и Григорий круто выгнул бровь:

— Это еще почему?

Васятка кивком указал на Троянду, которая стояла ни жива ни мертва:

— Да уж больно твоей русалке это пристало. Видал ли ты бабу, чтоб отдала столь приглядный наряд, к тому же — венецианскую бабу?

— Я не венецианка, — наконец подала голос Троянда, и глаза Григория, неотрывно глядевшие на нее, словно бы вздрогнули.

— Русская?

Она кивнула.

— Как же ты сюда?.. Откуда? — спросил он так взволнованно, с такой теплотой, что у нее невольные слезы навернулись на глаза. — Татаре, турки увели? Продали?

Она кивнула. Почему-то язык не поворачивался рассказывать все сначала. Это же сколько надо сказать! И про Марко, который убил ее мать, и про монастырь, и про Аретино, и… лепестки на траве, и Цецилию, и лунную ночь, и камни, брошенные в ее белое покрывало, и говорящее море… Нет, зачем? Они и не поверят, да и много такого, о чем просто стыдно сказать. Не нужно им знать всего. А что сказать? И тут она вспомнила о Гликерии.

— Продали, да, — кивнула сдержанно, — потом выкупили меня мальтийские рыцари, привезли в Венецию. Здесь я и осталась.

— И чем промышляешь? — подал голос Прокопий. — Мы тебя на берегу нашли. Рыбачка али как?

— Просто… живу, — растерялась Троянда под пристальным, колючим взглядом этих недобрых глаз, лихорадочно вспоминая все, что когда-то рассказывала ей Гликерия: а вдруг начнут выспрашивать, откуда она родом, и все такое.

— С кем? — спросил Прокопий, усмехаясь, и Троянда поняла, что он изо всех сил старается выставить ее в самом неприглядном свете. Что это его так разбирает? Надо осадить этого зарвавшегося юнца! И, думая лишь о том, как поставить на место Прокопия, она выпалила:

— С мужем! — а уж потом, увидев, как вздрогнул Григорий, сообразила, что же наделала…

— С му-жем? — переспросил он с расстановкою. — Вот как? — И отошел, присел на золоченый диванчик, принялся натягивать чулки и ботфорты. Кудри упали ему на лоб, закрыли глаза…

Он больше ничего не говорил, зато Прокопий не унимался, и вопросы его так и вились над Трояндой, будто надоедливые осы, жаля ее своим ехидством и принуждая отмахиваться нелепыми, необдуманными ответами:

— А что ж ты по морю в одной рубахе плавала? Али муж тебя побил да утопить решил? И за что? С полюбовником застиг?

— Он меня не топил! — огрызнулась Троянда. — Его… его вовсе и нет сейчас. Он… он в тюрьме!

— Ишь? — удивился доселе помалкивающий Васятка. — Знать, лихой человек! Тоже нашенский ай тутошний?

— Тутошний, — с удовольствием повторила Троянда незнакомое слово. — Конечно, тутошний.

— А пошто в оковах? — сочувственно спросил Васятка. — Ограбил ай прирезал кого?

— Нет, он… он… — замялась Троянда, — он просто… поссорился с одним знатным человеком, с дожем… да, с дожем, и тот… велел его заточить.