Город из воды и песка
Шрифт:
И голос меркнет и потом совсем обрывается, исчезает. Потому что книга закончена. Небольшая совсем, на самом-то деле. И бутылка тоже уже закончена. И всё, что Войнову остаётся, — это дрейфовать на кровати куда-то в сторону следующего дня и нового утра, потому что он тот-кто-ещё-не-умер, отчего-то живой и, наверное, относительно неповреждённый. Что ему остаётся? Только дрейфовать, только надеяться, только верить — во что? Да просто в то, что завтра поднимется солнце и засияет новый день. И что завтра, как и вчера, и позавчера, и многие-многие дни до этого, он проснётся; он спустит ноги с кровати и, встав, пошлёпает по коридору в сторону ватерклозета.
Глава 22. Эу, харэ бухать, Ни-ки-та! Не, я ни-ни. I'm OK, I'm not alcoholic...
Утро
— Никит? Очнулся?
Митька к нему тоже тотчас повернулся своим худым длинным телом и обхватил руками. Несильно. Но так — в самый раз. Чтобы почувствовать, что Войнов ещё жив, сердце бьётся, и у него тут даже рядом, на одеяле, бывший в одних только шортах, загорелый (когда успел, зараза, уже смотался куда-нибудь в Турцию за чей-нибудь счёт).
— Мы спали? — осторожно спросил Войнов, потому что помнил примерно ни хрена. Был виски, это он знал точно, а потом сдуру пара таблеток — из тех, что ему выписывали, когда он сорвал спину — обезбол сильный. Ну, блин, от боли сердечной эти таблетки всё равно не помогли бы — а что делать? Дураком родился, дураком, видать, и помрёт.
— Спали, спали, — усмехнулся Митька. — Как все люди по ночам. Ты совсем, что ли, ничего не помнишь?
— Смутно… Я тебе позвонил? Просил приехать?
— Это я тебе звонил узнать, как ты вообще поживаешь. А ты — опа! — ваще вдрабадан. Напугал меня, в общем.
— Я дичь нёс, да, Мить?
— Да всё мне про суицидников разных рассказывал. Про Вольфа. Про мальчишку какого-то из армии, который у вас там повесился. Про Ричарда какого-то. Кто они все вообще? Я уж подумал, что ты сам того… Ты чего, Войнов? Совсем обалдел?
— Нет, я… Набрался просто. Причина была. Не хотел я ничего с собой делать, — начал Войнов.
— Знаю я уже всё про причину твою. Сашей звать. Голос бархатный и всё такое.
— Я тебе и про него рассказал? — не удивился, скорее просто внёс ясность Войнов.
— Ну дык! Он же тебе душеньку-то в клочья порвал. Я так и близко не смог, — вздохнул Митька, сделав попытку подняться с кровати.
— Стой, — скрипнул Войнов, потянув его за руку. — Спасибо, Мить… Прости, что тебе пришлось тут со мной…
— Ладно, Никит, ну что как не родной-то? Если б ты позвонил мне, а я в таком же невменозе валялся — можно подумать, ты б не приехал.
— Приехал бы, конечно.
— Ну вот видишь…
Митька снова сделал попытку подняться, но Войнов не дал.
— Полежи со мной просто… рядом… немного…
— Да я таблетку тебе дать хотел… У меня есть чудодейственные. Ситуации всякие же бывают — вот эти таблетосы реально работают. Когда с опохмела и надо быстро в себя прийти… Поесть бы тебе тоже не помешало. Но это попозже. Когда ты на человека станешь похож. Я там тебе курицу привёз, — засмеялся он. — Вот, как позвонил тебе, понял, что жопа, схватил курицу и таблетки — и к тебе. Бульон сварить надо.
— Ты просто фея-крёстная, Митенька, — выдохнул Войнов. — Но полежи со мной ещё чуток. Хоть минут десять, угу? Успеется твоя курица.
И Митька не стал спорить: вытянул рядом с Войновым своё длинное тело, весь такой знакомый, а вроде уже и чужой совсем. Войнов ещё помнил, конечно, помнил, как, бывало, Митенька приходил под утро после тусовки какой-нибудь, пьяненький, заваливался к Войнову в постель, мутный, утанцованный, ноги крест-накрест складывал и как будто спящим прикидывался. Как же бесило это Войнова! Вот только как ни бесило, а накидывался он на Митеньку с поцелуями — ну не мог он не целовать эти его блядские ноги длинные и жёсткий впалый живот, на носу горбиночку. А потом, после истории с кошельком-папиком — как отрезало. Видел, а уже не хотелось, смотрел — и не любилось больше. Разошлись они, как в море корабли. И только через время общаться смогли снова. Любил он всё же Митеньку. Не так, как Сашу, не с таким безумием, но любил. И не делся бы никуда, наверное. Не разлюбил бы.
Если б Митька его сам в котёл не бросил и все их отношения — вот так прям взял и… грохнул, говоря по-простому. Продался — решил (почему-то?), что так оно ему лучше выйдет, выгоднее сделается…Войнов прикрыл глаза, чувствуя Митины руки у себя на предплечьях и животе. Тепло было мерным, без всплесков, как будто бы даже и — немного совсем — заживляющим раны и трещины. Что вчера Войнов нёс-то? Чем Митьку напугал так? Только теперь, кажется, вспоминать начал — ебучим этим хороводом смерти. Куда ни пойди — а всё где-то в круге окажешься: то с Вольфом, то с «Часами» этими Сашиными, то вот Толик внезапно из тайников памяти вынырнул. Толик был из нового призыва, а Войнов — из прошлого. Все парни как парни, а этот — особенный. Тонкий весь, деликатный какой-то, шахматист — куда таким в армию? И с ним одним только хотелось общаться, по-нормальному, по-человечески, потому что и был Толик существом какого-то совершенно иного свойства и толка, странным, вроде даже блаженненьким (ну куда, куда таким в армию?), беззлобным, улыбчивым. Разговаривать с ним хотелось и оберегать. Оберегать неистово. Только Войнов был «дедом», а Толик «духом». Войнов как-то сразу почуял: ничем хорошим это не кончится. Однажды начистить пришлось морду такому же, как он, бывалому. А ведь Войнов был на хорошем счету, и ему это потом так нехило аукнулось. Да и Толика всё равно не спасло. Тот недели через три повесился. Оставил записку — никого не винил, написал, что с девушкой расстался вот прям почти накануне прибытия — и не справился, не выдержал. Войнов потом себя жрал поедом — долго очень, больше двух лет, наверное. Дальше оно сгладилось, ушло в потайные комнаты подсознания, но осталось в нём, осталось навсегда.
Митька Войнова подлечил, как и обещал, таблеточкой чудодейственной. Потом влил в него кружку бульона — прям там, в кровати. Даже на кухню не заставил тащиться. Истинно фея-крёстная! И не смогли они всё-таки о Саше не вспомнить. Войнов позволил себе покручиниться, что вот, мол, не любит, хотя и не обещал, засранец этакий. На что Митька заметил:
— Я вижу, что у вас тут всё слишком запутанно, но слушай, Никит, что значит «не любит», «не нужен»? Человеку, которому до тебя дела нет, не будешь слать стихи всякие, не будешь ему вещи настолько личные рассказывать, не будешь писать вот эти все «добрые утра» и «спокойные ночи», делиться не будешь, как, чем живёшь. Просто будешь общаться на расслабоне, и всё. Если это не любовь, то не знаю, как это тогда обозвать-то? Он любит тебя, Сашка твой. Только боится чего-то ещё сильнее.
— Не могу я больше ломать над этим голову, понимаешь? Сломал уже всю на фиг.
— Ты просто реши для себя — дожмёшь его? Узнаешь? Что бы там ни было. Или так и оставишь? И дальше жить будешь… Да не сможешь ты так, Никит, я ж знаю тебя как облупленного. Так что — раскалывай его. Потому что, ну — куда уж хуже-то? Или выброси его совсем из головы. Только так, как будто его в твоей жизни никогда не было. Сможешь? Отлично тогда…
* * *
Около четырёх часов Митя ушёл, пообещав, что позвонит завтра, проверить, как у Войнова дела, живой ли. А где-то в половине пятого нарисовался звонок от Вольфа. Войнов отчего-то был уверен, что тот уже должен был улететь, и формально был прав: просто Вольфу ещё на неделю (чуть дольше) пришлось задержаться. Он просил Войнова встретиться (заезжал к Тёмычу — Войнова не было, а какой с Тёмыча-то толк?): во-первых, обсудить кое-что по предстоящей командировке, во-вторых — просто увидеться. Их статус из colleagues-mates-lovers? верно сместился в just good friends, buddies?, и Войнов это почувствовал вполне отчётливо. Как и Вольф. Войнову их новый статус нравился, Вольфу, он надеялся, тоже.
— У тебя что-то случилось? — спросил Вольф, определив безошибочно, что Войнов плещется, скорее всего, в какой-то — пока ещё не чёрной, но к тому близко — тоске. — На работе тебя не было. Артём сказал, ты заболел.
— Да ничего такого… — начал было Войнов, но потом плюнул, а смысл скрывать-то? — Я с Сашей расстался.
— С Санечкой?
Как давно Войнов не слышал это «Санечка» и сам так Сашу перестал называть. По сердцу как бритвой мазнули.
— С ним самым. С кем же ещё?