Город страха

И тут Санька вдруг издал характерный горловой звук. Алексей вскочил, подхватил его под руку и поволок в ванную. Рвало Пронина долго, с полчаса. Алексей поливал его голову холодной водой из душа, заодно смывая слизь и немного рвотных масс, потому что желудок у Саньки был, по-видимому, давно уже пуст.

Потом он вытер ему голову, лицо и потащил в комнату на диван, где заботливо укрыл пледом и присел рядом. Санька долго стонал, ворочался, потом открыл глаза и попросил горячего сладкого чая. И только примерно через час он немного пришел в себя, лицо порозовело. Он пил чай, обжигая руки, чертыхаясь, а сам взахлеб рассказывал Агапову о том, почему он решился так круто изменить свою жизнь. Алексей сидел и хмурился. Он пришел к другу за советом, за помощью, а оказалось, что они друзья по несчастью. Двое в одной лодке посреди бушующего моря. И никто им не поможет, если только стихия не смилостивится и не выбросит их в тихую лагуну, где нет волн, где чистая вода и белый коралловый песок.

Две недели назад Санька Пронин был как все, неделю назад он и не думал и не гадал, что именно с ним такие события вдруг произойдут. Если честно, то он даже не догадывался, что в их городе вообще такое возможно.

Сначала он услышал от тещи, да от ее соседки, что их выселки пытаются снести. Что частенько приезжают различные должностные и иные непонятные лица, которые ведут не только агитационную работу, но и откровенно запугивают стариков и старух, основное население пары десятков домов на берегу Чусовой. Санька не особенно верил во всякие страсти, считая это старческим маразмом и чистейшей воды выдумками.

Потом как-то жена завела разговор, что надо дом продавать или сдавать по договору строителям, а мать забирать к ним. Тесно, да, а что делать. Боится она там одна, страсти всякие рассказывает. Санька тогда был сильно занят на работе и поэтому решил поступить, как нормальный законопослушный гражданин. Он пошел в полицию и попытался написать заявление по факту угроз и запугивания стариков. Его высмеяли и велели привозить непосредственно пострадавших. А полиция, дескать, сбором слухов заниматься не намерена. Санька пригрозил прокуратурой и ушел. А потом случилось это…

Жена возвращалась от матери, куда ездила, чтобы отвезти новый утюг, немного теплых вещей да нарвать зелени. И вечером по дороге с автостанции на нее напали. Схватили, зажали рот. Она и опомниться не успела, даже испугаться, и то не успела, ведь у них в Харитонове жизнь всегда была безопасной и мирной. Она видела только мелькание, потом стук металла, потом ее трясло на железном полу, а чьи-то руки ее держали.

Потом машина остановилась. Оказалось, что ее везли некоторое время в машине. Что-то типа «уазика-буханки». В салоне включился свет, и она увидела троих мужиков – один другого страшнее. Двое держали за руки ее, сидевшую на полу с неприлично задранным подолом платья, а третий разговаривал, наклонившись вперед и чуть ли не воткнувшись носом ей в лицо.

Сорокалетняя женщина вырывалась, кричала, ей зажимали рот и хохотали, комментируя непорядок в ее одежде. Она сообразила, что, вырываясь и елозя на полу, только выше задирает платье, а им, видимо, нужно от нее не это. И старший, какой-то большеголовый такой, говорил, чтобы она передала мужу, что тещу надо забрать из выселок, и срочно. Со строителями нужно подписать все бумаги, по которым они обещают предоставить аналогичное жилье. А если муж не послушается, то с ней будут очень часто делать то, что сделают сейчас.

И ее стали раздевать. Было стыдно и страшно. Стыдно, потому что двое помощников этого типа были лет на пятнадцать моложе женщины, чуть ли не в сыновья ей годились. А страшно, потому что… страшно. Мертвенный свет лампочки под потолком, трое мерзких, гнусных, гадких. Хриплый смех, похотливые глаза и жадные трясущиеся липкие руки. И никакого выхода, потому что она одна, слабая, перепуганная, в тесном салоне машины против троих.

Платье задрали под самое горло, лифчик порвали, и ее груди беспомощно мотались из стороны в сторону. Ее лапали, пытались повалить на пол, стащить трусы и раздвинуть ноги. Она билась в истерике, умоляла и сопротивлялась, удивляясь, что у нее еще столько сил. Но они таяли. Еще немного, и все, с ней сделают все, что хотят, сделают это… с ней… а у нее ведь, кроме мужа, и не было никогда никого. Она ведь девушкой и замуж-то вышла, даже подумать боялась об этом до замужества, да и с мужем у них половая жизнь не сразу наладилась из-за ее стеснительности и страхов. А тут!

А потом ее вырвало от ужаса и безысходности. И кажется, непроизвольно опорожнился мочевой пузырь. На нее стали орать и пинать. А потом заорал главный, и все стихло. Женщина униженно прикрывалась остатками одежды и пыталась отодвинуться к задней двери. А старший смотрел ей прямо в глаза и говорил, как раскаленные гвозди в голову вбивал:

– Передай мужу! Старуху забрать, дом сдать! Не сделает, с тобой сделают это! Как сегодня, только по-настоящему. Много раз! Каждый день тебя будут хватать и насиловать! Или твою дочь!

И тут она завизжала громко и протяжно, представив свою тринадцатилетнюю дочь в такой же ситуации. Она забилась на полу, молотя железо кулаками, а потом… холод, ветер, удар. Она пришла в себя за городом. Добралась до дома…

– Понимаешь, – лихорадочно блестя глазами, говорил Пронин, – самое страшное было не это. Самое страшное было потом, когда я понял, что полиция никого не нашла и не будет искать. Когда я понял, что все они тут заодно, продались все!

Он пил чай, обжигался, матерился и снова говорил:

– Через два дня я жену и дочь отправил отсюда. Старуха в больницу слегла, язык у нее отнялся. Нотариус приехал и сказал, что не уверен в ее дееспособности и доверенность на дом не стал оформлять… Вот пью… И квартиру продаю. А с работы уже уволился. Вот так мы теперь тут живем, Лешка… Как при фашистах!

…Самым сложным было уговорить Огра остаться дома. Пес смотрел с таким отчаянным выражением в глазах, словно хотел, но не мог объяснить, что ни в коем случае нельзя его дома оставлять. Антон хмурился, но втолковывал, повторяя по десять раз подряд слово «охранять» и тыкая пальцами в свою машину… Наконец, убедившись, что Огр согласился остаться и охранять, Антон использовал испытанный трюк с двусторонней курткой, капой под зубы и расширителем в ноздри. Лицо мгновенно стало неузнаваемым, походку тоже изменил… Для того, чтобы трюк сработал, нужно исчезнуть, и Антон исчез в лесу, пробравшись через отодвинутую в сторону доску в заборе соседнего участка. Через сорок минут на противоположной опушке леса он привел себя в порядок, восстановил дыхание после непрерывного бега, дал отдохнуть ногам, а потом направился в город.

Харитоново как город строился и развивался стихийно, никаких градостроительных и архитектурных планов развития раньше не существовало. И теперь существовало немало коротких путей перемещения между улицами, минуя перекрестки. И все равно Антону понадобилось почти полчаса, чтобы найти нужный дом и сараи возле него. Дверь сарая была приоткрыта, а внутри горел свет.

Не находится ли предприниматель под наблюдением. В противном случае все ухищрения Антона окажутся напрасными. И только внешним осмотром слежки не установишь. Существует масса способов размещения наблюдателей или аппаратуры. Хотя насчет аппаратуры Антон очень сильно сомневался. Не то место и не те люди. А вот на верхних этажах в четырех подъездах двух соседних домов наблюдатели могли быть. И в какой-нибудь квартире тоже. Одна машина стояла поодаль с тонированными стеклами, но в ней Антон никого не увидел.

Была у Антона еще одна идея чисто психологического характера. Если ты не можешь удалить гипотетического наблюдателя, то его можно по крайней мере отвлечь. А за секунды пробежать восемь метров Антон мог. Это расстояние от ближайшего угла до двери сарая Ковригина.

– Эй, пацан, – Антон остановил мальчишку лет тринадцати. Вид у подростка был самый что ни на есть хулиганистый, и объяснять ему причины своей выходки долго не придется. – Слышь, «стольник» заработать хочешь?

– Хочу, – мгновенно отреагировал пацан и с интересом посмотрел на Антона. – А че надо?