Город заката

VII

Пришел черед Хирбат аль-Мафджар. Две газели склоняют губами ветки. Чуть поодаль один из львов Иегуды впивается в третью газель, их подругу. Такова мозаика, найденная Уорреном на берегу Вади эн-Нуэйма. И сегодня в Иорданской долине или даже на окраинах Иерусалима, среди замшелых валунов и сосен, можно встретить изящную кочевую антилопу, точней, только тень ее — так она быстра, так пуглива. Но прежде — следует рано утром от подножия горы Скопус отправиться в Иерихон; от монастыря Св. Георгия держаться древнего акведука, скользящего по откосу ущелья, которое ближе к полудню вольется в Иерихонскую долину, затопленную отвесным солнцем. И единственная тень в ней — настанет тенью газели.

ФОТОУВЕЛИЧЕНИЕ

1907 год

Прежде чем нога Шмуэля-Йосефа Агнона в 1907 году ступила на Святую землю, он отметил в своем дневнике, что паруса рыбацких шаланд, летящих к берегу при подходе к Яффо, полны заката. В том же году пианист Давид Шор, оставивший по себе воспоминания о многих блестящих современниках Серебряного века, на пароходе, идущем из Александрии в Яффо, познакомился с Иваном Буниным. Русский писатель вместе с женой Верой собирался предпринять путешествие по Палестине. Шор и его отец присоединились.

Шор видит чету Буниных так: «Она молоденькая миловидная женщина, он постарше, несколько желчный и беспокойный человек». Бунину он выставляет диагноз: «Несомненный антисемитизм просвещенного человека».

Полуденный жар Палестины. Герой Агнона, недавно прибывший в Яффо и еще не успевший обзавестись легкой одеждой, жалуется, что солнце над Святой землей нещадней жжет тех, кто носит сюртуки и тяжелые ботинки. Оба они — и Шор, и Бунин — носят пробковые шлемы.

Дорога из Тивериады. Старый араб с посохом в руке медленно ведет за собой ослика, на котором, прикрывшись от солнца бурнусом, сидит женщина с младенцем на руках. Старый еврей молится у озера. Молодая женщина с кувшином на плече подходит к нему.

В странностях Бунина Шору видится немало жесткости и грубости. Во время шторма на Кинерете Бунин не на шутку испугался и принялся нещадно бранить лодочников. А в другой раз обругал араба-возницу и чуть не был им зарезан. По дороге из Хеврона, от могилы праотцев, остановились в трех верстах от Иерусалима у могилы Рахили, светящейся в темноте зажженными синагогальным служкой свечами. Осмотрев могилу, продолжили свой путь. Служка попросился с ними. Умолял не бросать его на опасной ночной дороге. Возница отказал ему: лошади устали. Бунин резко поддержал извозчика. Шор спрыгнул с повозки и из солидарности отправился с несчастным. По дороге им повстречались вооруженные бедуины, чудом оставившие их невредимыми. Вскоре Бунин написал стихотворение «Гробница Рахили»:

«И умерла, и схоронил Иаков Ее в пути…» И на гробнице нет Ни имени, ни надписей, ни знаков. Ночной порой в ней светит слабый свет, И купол гроба, выбеленный мелом, Таинственною бледностью одет, Я приближаюсь в сумраке несмело И с трепетом целую мел и пыль На этом камне выпуклом и белом… Сладчайшее из слов земных! Рахиль!

Впечатления от библейского Востока легли в основу сборника рассказов «Тень птицы», автор которых через восемь лет после путешествия по Палестине вступит в пору своего писательского успеха в России. Каково это? Древнее дворянство, аристократическая свобода позы, сигара, зеленый галстук от Шанкса, тугой накрахмаленный воротничок, беспримерный талант, уютная усадьба, листопад, отрада одиночества, ружье, стожок, собака, широкий плёс, кристальный воздух и душа, единство их, камин, вино, перо из чуткой стали, по отстраненной женщине тоска.

Всё хорошо. Только скоро наступят окаянные дни, и тоска по женщине сменится гневом и отчаянием, вызванными революцией.

А пока — штиль, зной, утро. Пароход бросает якорь на рейде перед Яффо. Дальнейший путь пассажиров обычен, его проделал Агнон и его герой. На палубе давка. Взмокшие от пота лодочники босы; когда они швыряют вниз, в шаланды, чемоданы и самих пассажиров, выкатывают кровавые белки, их фески едва держатся на затылках. Яффо желтеет вдалеке кубическими своими домиками, окруженными метелками пальм; море глубоко синее, пароход уже едва виден. Лодка скользит меж рифов, которых так пугался Ицхак Кумар, герой «Вчера-позавчера», и называл их скалами.

Мостовые и ступени Яффо более гладкие, чем в Стамбуле, но оба города пахнут одинаково: гниющими фруктами и пряными травами. Бунин с удовольствием замечает, что Иудея снова заселяется потомками псалмопевца Давида и древние плодородные долины, полные нарциссов и маков, теперь выпахиваются.

Поезд в Иерусалим отправляется раз в сутки. Воздух из открытых его окон благоухает цветущими оливами и горячей землей. Среди ржавых пашен и зеленых посевов встречаются вереницы верблюдов и стада коз и овец. Пастушьи собаки похожи на шакалов.

Близ Иерусалима появляется серый камень в лишаях и колючках, ущелья, полные тени. Показываются черепичные кровли нового Иерусалима. Старый еврей, увидев город, встает помолиться и по-детски кулаками трет намокшие глаза.

Женщины в темных проулках постукивают деревянными подошвами обуви. Во внутреннем дворе, прямо из окна, в изумрудный водоем пророка Иехезкеля опускается кожаное ведро. Бунин соглашается с царем Давидом: как одно здание устроен Иерусалим.

Стрижи верезжат над городом. Звонит колокол, кричит муэдзин. Пепел заката опускается на крыши.

Иудея — могила, густо заросшая маками.

Путь в Вифлеем подвешен в жарком блеске утреннего солнца и полон диких голубей. Шакал с лисьим хвостом вылетает из-под куста цветущего шиповника.

Под Хевроном холмы опоясаны рядами террас, на которых растут дубы, сливовые деревья и виноградная лоза. У могилы праотцев арабские мальчишки натравливают на неверных собак и забрасывают камнями. Так — спокойно — видит это Бунин. Шор описывает это как «град камней». Бунин стоит над грудой неотесанных валунов, проросшей цветущим кактусом, над развалинами хижины пророка Ошеа — и думает о его жене — юной блуднице, которую повелел ему взять в жены Г-сподь.

Снова в Иерусалиме. Восторженное ржание осла и блеяние козы. Дым тлеющего кизяка. Плеск бурдюков в источнике. На улицах встречаются русские мужики в лаптях и евреи в бархатных халатах и польских меховых шапках. Турецкие солдаты играют в шахматы. У Стены Плача слышится хор, состоящий из говора, ропота, стона.

Бунин восхищается мечетью Омара, ее восьмиугольной геометрией, яшмовыми и парчовыми колоннами, тем, что купол ее виден из-за Мертвого моря, из пустыни Моава.

Снова Яффо. Над городом тонкий серп луны в бездонных сумерках. Из черного окна в стене слышно, как там ссорятся дети, укладываясь спать.

Наутро штиль зеркальный стоит на выпуклом море, полном отраженного солнца. Задрожала палуба, задымилась, поворачиваясь, корма — и Яффо тронулся, уменьшаясь, пропадая в сизой дымке марева над песками.

С крыш Иерусалима видна пустыня. Нежное небо над ней и солнце затуманены дыханием полдня. От каменных стен города поднимается жар. Воздух простегивают стрижи. Окрест простирается море пепельных холмов.

После полудня воздух чуть трогается с места и наступает облегчение, краски вокруг становятся более ясными, менее белесыми.