Город

Страх отнял у правителя последние силы, парализовал волю. Он ссутулился и старческой шаркающей походкой вернулся в кабинет, увидел там премьера и отца Валаама, вяло подумал:

"А эти зачем тут?... Ах, да. Они ж за помощью ко мне, дураки. Сами ничего, ни того... Сволочи."

Он доплелся до дивана, сел и заплакал. Сидел этакий жалкий, вконец изношенный старикашка и захлебывался собственными слезами и соплями. Грязнов-Водкин смотрел на правителя с нескрываемым презрением. Злорадно подумал:

"Отпрыгался, старый козел, в бога, в душу, в мать! Эка тебя, обмылок, скрутило! Поделом тебе. Поделом! Сколько же ты, паучина, кровушки людской выпил. А теперь, тьфу на тебя, слизняк, смотреть противно!"

Однако, понимая, что именно от этого хлюпающего ничтожества сейчас зависит и его судьба, премьер подошел к стоящему в углу столику, налил из граненого графина полный стакан "Косорыловки", протянул его Пантокрину.

– На, выпей вот,

– А? Это зачем еще? Не-не, не буду, - запротестовал тот, отводя руку премьера.

– Пей, в бога, в душу, в мать!
– заорал Грязнов-Водкин.

– Ты что это, Петя?!
– растерянно и удивленно проговорил правитель, но стакан взял.
– Пошто кричишь? Я тебя, можно сказать, из грязи, а ты... Нехорошо!

– Пей!
– прорычал премьер-министр и так нехорошо посмотрел на правителя, что тот тут же сделал несколько глотков из стакана. Но сегодня все было наперекосяк. Даже привычный напиток не шел, попал не в то горло. Пантокрин закашлялся. Но самогон привел его в чувство и он понял, что надо спасать положение.

В это время в кабинет ворвались председатель общества сексуальных меньшинств Моисеев-Касаткина, генеральный прокурор Василий Хитрый, председатель Верховного суда Баглай Вяткин и недавно назначенная директором телестудии Клара Иосифовна Тятькина. Моисеев-Касаткина бухнулся на колени, отвесил правителю низкий поклон и, как худая баба, с надрывом и завываниями заголосил:

– Спаси, Наисветлейший! Одна надежда на вас, Ваша Гениальность! Не выпускает он нас! Никак не выпускает.

– Кто не выпускает?
– не понял Пантокрин.

– Город-сука, я извиняюсь, не выпускает! Он.

– Как это?

– Сковывает тело и все тут. Обратно - пожалуйста, а туда, на волю, ни в какую!

– На какую ещё волю?!
– насупился Пантокрин, вспомнив, что он все ещё здесь правитель.

– Ох, извините, Ваша Генмальность!
– испугался главный гомосек. Оговорился малость. Спасите! Попросите нечистую силу, чтобы не хулиганила.

– И правильно делает, - вмешался в разговор Грязнов-Водкин.
– Пусти козла в огород. Ты, каналья, всех нормальных пацанов совратишь. Нечего тебе там делать.

– Но он и нас не пускает! Ах, ах, ах!
– захлебнулась избытком чувств эмоциональная Тятькина, а её безразмерная грудь заколыхалась будто свиной студень.

– А тебе что там делать со своим "Пятым колесом". Ты кроме как искажать факты и пудрить людям мозги ничего другого не умеешь, саркастически рассмеялся премьер.

– Ах, ах, ах! Как вы ко мне несправедливы, Петр Антонович! Это все потому, что я однажды ответила отказом на ваши притязания. Вы мне мстите!

– Да кому ты нужна, каракатица!
– презрительно фыркнул Грязнов-Водкин.

– Ах!
– выдохнула Тятькина и лишилась чувств.

– Ты, понимаете ли, Петя, того... Прекрати это, - сказал Пантокрин укоризненно.

– Понимаете ли, не понимаете ли, - проворчал премьер.
– Ты лучше сделай то, что они говорят.

– Он что, всех не выпускает?
– обратился правитель к Василию Хитрому, как наиболее здравомыслящему.

– Нет, только членов правительства и администрации, Наисветлейший, ответил прокурор.

– Что же делать?
– беспомощно спросил Пантокрин.

– Вызывай старшего беса, - ответил Грязнов-Водкин.
– Его обязали тебе помогать. Вот пусть и помогает.

– Ты думаешь?
– с надеждой спросил правитель.

– Уверен, - кивнул премьер.
– Вызывай.

– Хорошо, - согласился Пантокрин и робко позвал: - Кеша!

– Чего тебе надобно, старче?
– отозвался бес. Он уже давно сидел в кресле в дальнем углу кабинета и равнодушно наблюдал за происходящим.

– Так не выпускает город людей, Кеша.

– Не людей, а только вас, козлов. И правильно делает. Вы нам и там сгодитесь. Скоро все вы станете мелкими бесами и снова начнете пакостить людям, но уже тайно, исподтишка.

– Ну зачем же ты так, - укоризненно проговорил Пантокрин.
– Мы ведь с тобой друзья, Кеша. Пособи. Останови затопление города.

– В гробу бы я видел таких друзей, - проворчал старший бес.
– Меня на это никто не уполномачивал.

– Как же так?!
– беспомощно развел руками правитель.
– Ведь тебя ж обязали мне помогать.

– Прежние указания отменены. Теперь я тебе, старый хрен, ничем не обязан.

– Кем?! Кем отменены?!
– Дряблые щеки правителя затряслись от страха.

– Барханом.

И Пантокрин интуитивно почувствовал, что это конец, конец всему. Старший демон всегда его недолюбливал, а теперь лишь позларадствует. Что же делать, что делать?!

– Ну, Кеша, родной!
– стал униженно просить он беса.
– Не в службу, а в дружбу - помоги! Я отблагодарю. Честное слово, отблагодарю!

– Ну, надо же!
– издевательски рассмеялся старший бес.
– О чести, старый дурак, заговорил. О ней надо с молодости помнить, а не тогда, когда тебя прищучило.

– Помоги, Кеша!
– Пантокрин упал перед бесом на колени.
– Я знаю, - ты можешь.

– Не было мне на этот счет никаких указаний. А без указаний я не могу. У нас с этим строго.

– А кто может, Кеша?

Старший бес подумал, почесал затылок, ответил:

– Пожалуй, лишь Бархан. Только он.

– Неужто больше никто?
– растеряно проговорил правитель. Очень не хотелось ему обращаться к этому насмешнику демону, так как заранее знал, что кроме издевательств ничего доброго от него не услышит.