Горы и оружие
Шрифт:
— Все равно позвони...
— Хорошо. Позвоню... — И она положила трубку.
— Вы не тревожьтесь о Кэти, — авторитетно сказал Мозель. — Уверяю вас, с ней все полностью в порядке.
Мак-Грегор промолчал и, посидев немного для приличия, стал прощаться.
— Машину? — предложил Мозель.
— Нет. Нет. Я пройдусь, — сказал Мак-Грегор, — а затем возьму такси.
— Не пренебрегайте осторожностью, — сказал Мозель.
— Не буду, — сказал Мак-Грегор.
У ворот они обменялись рукопожатием. Выйдя и окунувшись в сизую мглу парижской полночи, Мак-Грегор заметил, как через улицу — в пятнистом смешении ртутно-серого света
— Это я...
Силуэт оказался сыном, Эндрью, и Мак-Грегор по струйке пота на лбу понял, как напряглись нервы.
— Что, скажи на милость, ты здесь делаешь в полночь?
— Я подумал: схожу-ка лучше за тобой, — сказал Эндрью.
— А зачем?
— Тебе не надо ходить одному.
— Не будем драматизировать, — проговорил Мак-Грегор, чувствуя, однако, облегчение и радость.
— Ты встрепенулся так, словно убегать хотел, — сказал Эндрью.
— Просто нервы...
Шагая вдоль вставших двумя стенами машин, Эндрью сообщил отцу, что кто-то швырнул в ворота дома бутылку с серной кислотой.
— Я вошел с улицы, разговариваю во дворе со стариком Марэном, вдруг слышим: «веспа» мимо проезжает. И тут бутылка об ворота — бах!
— С кислотой? — усомнился Мак-Грегор. — Ты не ошибся?
— Запах не спутаешь. Мы поскорей смыли водой из садового шланга, но все равно к утру краска облезет.
— Это что-то не по-курдски, — сказал Мак-Грегор. — Кислотой жечь? Не слышал, чтобы курды так поступали.
Прошли авеню Фоша, позади чернела кромка Булонского леса.
— Когда мы с Марэном скатывали уже во дворе шланг, «веспа» опять вернулась, — рассказывал Эндрью. — На этот раз бутылка перелетела через стену во двор и упала от нас метрах в двух.
— Господи боже...
— Но в ней моча была, что ли. Не кислота, к счастью.
— А где был приставленный к дому жандарм?
— Он после подошел. На мой вопрос ответил, что за углом стали кричать: «Аu secours! [17] » — и он поспешил на помощь.
— Но кислота... — сказал Мак-Грегор. — Это уж подло.
Когда вышли на Елисейские поля, Мак-Грегор сказал, что не худо бы присесть где-нибудь. Выбрали одно из ночных кафе на панели перед зданием Британской заморской авиакомпании и, сев под освещенным навесом на плетеные стулья, стали пить ледяное пиво из запотевших стаканов.
17
На помощь! (франц.)
— Не вписываешься ты в этот город, а, папа? — сказал Эндрью.
— Напротив, — ответил шутливо Мак-Грегор, — я теперь заправский парижанин и потерял контакт со всем, что не Париж.
Они посидели, глядя, как темные и бескрылые колесницы [18] мчатся Елисейскими полями. Затем, уплатив по счету, пошли дальше под лишенными тени деревьями.
— Беда в том, — тяжело вздохнул Мак-Грегор, — что времени осталось в обрез. Кто-то явно хочет убить кази. Так что медлить мне нельзя.
18
Намек
на известную строку о крылатой колеснице времени из стихотворения Эндрю Марвелла, английского поэта XVII века.— Ты же не терпишь поспешности, — сказал Эндрью.
— Да, но теперь вижу, что научный кропотливый метод здесь не подходит. Наступает момент, когда нужна быстрота действий.
— Будь осторожен, — сказал Эндрью.
— Придется пойти к французам, — сказал Мак-Грегор. — Другого выхода нет.
— К французам?
— Единственная цель французов здесь — торговля, — объяснил Мак-Грегор, сознавая, что ведет этот разговор с Эндрью потому, что не может уже вести его с Кэти. — А другим я никому не могу доверять. Никому…
Они шли прямиком через ширь Эспланады инвалидов, и Эндрью долго молчал.
— Ну разве не мерзко от мысли, что европейская корысть все еще держит мир за горло, — наконец заговорил он. — У меня уже до ненависти доходит. Правда. Чем дольше я живу в Европе, тем сильнее чувствую себя неевропейцем.
— Это не годится, — сказал Мак-Грегор. — Мама хочет, чтобы у тебя был европейский образ мышления. И она права. Будущее твое — в Европе, а не где-то. И не связывай ты себя пожизненными узами с Востоком, как я. Не нужно это.
Эндрью ничего не ответил, и они молча пошли домой, словно не желая ворошить то, что не давало покоя обоим.
Глава двадцать шестая
Наутро, в восьмом часу, Кэти позвонила ему из Лондона, и сказала, что завтра в одиннадцать идет на рентген в Сент-Томэсовскую больницу, к доктору Тэплоу.
— Забыла вчера сказать — с тобой хочет повидаться сын ильхана Дубас. Я с ним обедала на днях, затем он позвонил, и я сказала, что ты с ним условишься о встрече. Он остановился у Фландерса.
— У какого Фландерса? «Спасателя детей»?
— А у какого же еще? — И Кэти дала номер телефона Фландерса.
— Зачем ты обедала с Дубасом? — спросил Мак-Грегор.
— Не хотела, чтобы у тебя был еще один личный враг, затаивший на тебя обиду, — ответила Кэти.
Голос Кэти звучал нарочито спокойно, но Мак-Грегор не верил этому спокойствию. Еще вчера, когда Кэти уезжала, он решил, что, встретившись снова с французами, потолковав с Кюмоном, поедет к ней в Лондон. Иначе отчужденность не преодолеть.
Сеси и Эндрью еще спали, и, позавтракав в одиночестве, Мак-Грегор вышел к воротам взглянуть на пятно, выжженное кислотой. Услышав там от полицейского, что это дело рук маоистов, анархистов, коммунистов, питающих ненависть к фамильным особнякам, Мак-Грегор из вежливости проговорил: «Вот как?» — и вернулся в дом. Тетя Джосс подвергалась из-за него теперь нешуточному риску, и надо было поговорить с ней. В холле он остановился, позвал:
— Тетя Джосс...
— Да? — пришел голос сквозь стену.
— Я по поводу вчерашнего вечернего происшествия, — прокричал Мак-Грегор.
— А что произошло?
— Кто-то облил ворота кислотой.
— Мне об этом сказали. И что же?
— Я думаю, вам будет безопасней, если я временно переберусь в другое место.
Тетя Джосс помолчала. «В знак согласия, что ли?» — подумал Мак-Грегор. Но тут из-за стен, дверей, лестницы донеслось:
— Если переедете сейчас, я никогда вам не прощу. Подождите возвращения Кэти, а там уж воля ваша.
Мак-Грегор улыбнулся потолку, сказал: