Горы и оружие

— Известно.

— Если вам знаком кто-либо из этих безголовых юнцов, то прошу предостеречь их. Мы не потерпим такого безобразия во Франции.

Выходя уже, Мак-Грегор снова спросил Кюмона, как удалось получить для Шрамма визу в Персию, в курдские районы.

— Шрамм поехал в качестве корреспондента одной из наших популярных газет, — улыбнулся Кюмон.

— И иранцы впустили его?

— У нас есть и другие каналы влияния — сейчас, после визита нашего премьер-министра.

— Теперь понятней, — сказал Мак-Грегор.

— Как бы ни было, Шрамм вам обрадуется. Его пленяет вся эта средневековая niaiserie [19] . Притом он восхищается вами. Так что вы с ним в Курдистане составите любопытный дуэт. Но, прошу вас, будьте осторожны. Не забывайте о вашей прелестной жене и юных детях.

Глава двадцать седьмая

Когда он сказал Сеси, что хочет съездить в Иран на неделю или на две, она тут же возразила:

— А что скажет мама?

19

Нелепость (франц.).

— Она поймет, — сказал Мак-Грегор. — Есть веские причины.

— Ты не слишком на это полагайся, — предостерегла Сеси. — Женщин трудно убедить мужскими вескими причинами.

И Мак-Грегор знал, что Сеси права. В два часа дня позвонила из Лондона Кэти и сказала, что доктор Тэплоу не нашел у нее ничего, кроме мышечного утомления. Мак-Грегор обрадовался. Но заговаривать о своей поездке не стал. Он понимал, что спокойного обсуждения дела у них не получится, надежды на это уже никакой, а ставить Кэти перед fait accompli [20] тоже не хотел.

20

Свершившимся фактом (франц.).

— Да, вот что, — послышалось в трубке. — Тебе сегодня вечером предстоит пойти в «Опера комик» с Жизи Маргоз.

— С кем?

— С сестрой Ги Мозеля. Не притворяйся — ты ее отлично помнишь.

— Да, да. Помню.

— Я давно уже приняла приглашение, а потом забыла предупредить, что не смогу из-за отъезда. Я звонила ей сейчас, Жизи сказала, что не беда. Муж ее в отъезде тоже, и она с тобой вдвоем пойдет.

— Это так уж необходимо?

— Да, необходимо. А что, разве ты занят?

— Нет.

— Вот и выполни это, пожалуйста.

Не желая спорить из-за такой маловажной уже сейчас вещи, он спросил, где надо будет ему встретиться с Жизи.

— Заезжай домой к ней в шесть — на коктейль.

Голос Кэти звучал не сердито. Самочувствие ее улучшилось. Но Мак-Грегор знал, что между ними теперь — непрекращающееся состояние сдержанных умолчаний. Он вышел из дому и стал бродить по воскресным улицам, решая, как быть с поездкой в Курдистан. Но воскресный Париж ничего ему не подсказал. Так и не приняв решения, он вернулся домой переодеться: приближалось уже время ехать за Жизи Маргоз, везти ее в театр.

Он кончал одеваться, когда Эндрью крикнул из холла, что пришел мегрикский курд Дубас и хочет его видеть. Мак-Грегор надел пиджак, спустился вниз.

— Дорогой друг! Вот я и в Париже, — объявил Дубас на безупречном французском, по-мальчишечьи щеголяя утонченностью манер. При нем не было сейчас хлыста, и он стоял в холле с видом молодого парижанина, подкатившего к подъезду в спортивном дорогом «ягуаре».

Мак-Грегор провел его в «утреннюю» комнату, и там Дубас, справившись о здоровье мадам Кэти, принялся произносить учтиво-примирительные фразы, а Мак-Грегор ждал, когда он перейдет к делу.

— Взгляните-ка, что я привез, — сказал Дубас. И показал Мак-Грегору удостоверение, выданное Комитетом. Мак-Грегор очень внимательно прочел текст, вгляделся в шесть подписей под печатью Комитета. Среди них не было подписи ни кази, ни Али.

— Кази нездоров. Ранен, — пояснил Дубас. — Поэтому он не смог подписать. Я послан, чтобы снять с вас неприятную обязанность по розыску курдских денег. Вот, прочтите.

Он подал Мак-Грегору другой документ, написанный красными чернилами и адресованный иранскому отделу французского министерства иностранных дел. Выспренно-литературным стилем имама [21] или мусульманского ученого в нем уведомлялось, что все предыдущие доверенности и мандаты, выданные курдским Комитетом, теряют силу.

21

Высокое магометанское духовное звание.

— Для меня все это не имеет веса, — сказал Мак-Грегор, возвращая Дубасу оба документа.

— Для вас — нет. Но для французов имеет, — сказал Дубас.

— Я не собираюсь принимать к сведению эти бумаги, — сказал Мак-Грегор. — И французы их не примут, поскольку без подписи кази они ровно ничего не стоят. Вы сами это понимаете.

— Кази нездоров, ранен... — повторил Дубас.

— Что произошло с кази, я знаю. Но если отец ваш думает с помощью оружия прибрать к рукам Комитет...

— Упаси боже! — воскликнул Дубас.

— Этого оружия ваш отец не получит. Я приложу все старания, чтобы не получил.

— Ну, для чего вам наши грязные, голые курдские горы — вам, живущему с семейством здесь, в безопасности и комфорте? — сказал Дубас. — Зачем вам так упорно вмешиваться в наши убогие дела, друг мой? Я просто вас не понимаю.

— Нет смысла вести этот разговор, — сказал Мак-Грегор и направился к дверям. Дубас нехотя последовал за ним. Мак-Грегор сошел во двор, открыл ворота. Был теплый парижский вечер, слегка увлажненный дождем. В конце улочки виднелась помятая легковая машина американской марки, к ней прислонились двое каких-то людей. Мак-Грегор постоял, поглядел на них.

— Друзья ваши? — спросил он.

— Родня из Женевы, — ответил Дубас. — Полицейский не пустил их ближе. Чего вы боитесь, mon ami [22] ? — насмешливо сказал Дубас.

Мак-Грегор указал на большое пятно сожженной краски на воротах, светлевшее, точно плешина-шрам на человеческой коже.

— Вот полюбуйтесь на эту мерзость, — сказал он, следя за выражением лица Дубаса, и хотя не отметил притворного ужаса, но и признаков непричастности тоже не отметил.

22

Друг мой (франц.).

— Городская война, — бросил Дубас презрительно.

— Прощайте, Дубас, — сказал Мак-Грегор.

Дубас усмехнулся, проговорил:

— Жить в этом богатом и прекрасном городе и... — Мак-Грегор захлопнул створки ворот, Дубас сказал с улицы: — Я еду на будущей неделе в Лондон. Могу я навестить мадам Кэти?

— Пожалуйста, — сказал Мак-Грегор и, подождав, пока машина Дубаса отъедет, вышел из ворот.

Хотя Мак-Грегор не забыл, как красива Жизи Маргоз, но забыл, за каким она барьером. И теперь, наедине с Жизи, любуясь совершенством ее странного лица, он убеждался в том, насколько прав Ги Мозель. Пленная пантера или рысь меряет шагами клетку, и взгляд ее не видит людей, глазеющих снаружи сквозь решетку. Именно эта отъединенность чувствовалась в Жизи.