«Горячий свой привет стране родной…» (стихи и проза)

Последний человек

Все умерло. Осталась лишь земля — Последнее жилище безнадежных, Последнее пристанище мятежных С разломанного бурей корабля. Уходит солнце в сумрачную даль, Душа лежит безводною пустыней, Ужасный жар сменяется на иней, Великий гнев на тихую печаль. Я выхожу в распахнутую дверь Пройти путем умерших поколений. Я шествую, как обнищавший гений, Как вечный Фауст, как голодный зверь… Последний гость обители земной — Я прохожу дорогами пустыми, Я плачу над руинами святыми — Никто не будет плакать надо мной!

Скрипач

Слушай, бедняк, и запомни — Скрипка беззвучна твоя, Это не скрипка играет, Это играет душа. Это грустит твое сердце В призрачном беге минут, Вот почему твои струны Так многозвучно поют. Время бесцельно несется — Слушай, скрипач, и играй, Но не старайся постигнуть, Где человеческий рай. И не ищи совершенства В мире большом и пустом; Счастье нигде не летает, Счастье лишь в сердце твоем… Но если ты не заметишь, Что оно вечно с тобой — Ты никогда не узнаешь, Что это значит — покой. Станут тревожные тени Вечно тебя соблазнять — Смолкнет душа и не станет Больше на скрипке играть…

1935

Мистер Джонс

Он часто видит в беспокойном сне, Как светит ослепительное солнце, В давным-давно покинутой стране, Где никогда не слышали о Джонсе. Уходят сны, и в утренней тиши Пока еще печаль их ощутима, Он вспоминает в глубине души Другое человеческое имя. Но лишь на миг… И строгий, как всегда — Вот он летит в моторной рыси глянца, Забыты сны, больные от стыда, И ветреное имя иностранца. И старый дом над тихою рекой, И яркое расплывчатое солнце… И счастлив тот, кто робкою рукой Жмет руку уважаемого Джонса.

Мать

Она прошла в тени креста. Молчала темная Голгофа, И возносился дух Христа В жилище Бога-Саваофа. В ее глазах была видна Такая боль немых молений, Что там, где только шла она, Ложились медленные тени. И кто-то ей сказал тогда: «Да будет вечен дух стихии, Объявший ночь и знак креста, И горе страшное Марии…» И тихо дрогнули в ответ Ея безжизненные губы: «Да будет вечен наш завет; Я тоже мать, я — мать Иуды».

Жизнь

Смеяться и с гримасой на лице Ловить себя на мысли о конце. И в тихой тьме, когда горит любовь, Услышать вдруг, как стынет в жилах кровь, И в четком и медлительном мозгу Увидеть вдруг, как оттиск на снегу, Последний час, последний легкий миг, Смежающий покоем темный лик… Какая-то бездушная улыбка, Какая-то жестокая ошибка, Какая-то несказанная ложь — Жить, зная, что умрешь.

Мысль

Пусть уверяет, что он дружен, Но ты не верь, Знай, лишь тогда, когда ты нужен, Стучатся в дверь. И на приветственное слово Ты отзовись, Но непреклонно и сурово В себя замкнись. Замкнись от всех без сожаленья, Как на замок, — Лишь тот постиг все откровенье, Кто одинок. И только тот постиг все тайны, Всю красоту, Кто не менял на миг случайный Свою мечту… И знай, что мысль тогда прозрачна, Когда она На одиночество и вечно Обречена.

1929

Эпизод

То был лишь краткий и случайный эпизод, Как быстрый миг. Безудержно и смело, Когда дрожит надломленное тело И надает, и кривит черный рот… И девственница в темноте безгласной, Когда с внезапной болью сознает, Что вновь она уже больше не найдет Ни смеха прежнего, ни радости бесстрастной. Таков был краткий и случайный эпизод,

Маска Бетховена

Холодный гипс запечатлел Нечеловеческие муки И неразгаданный удел Того, кто верил только в звуки. И очертаньи мертвых дум Легли и гордость, и смиренье. Но кость, где жил когда-то ум, Полна живого вдохновенья — Тоски несыгранных сонат И неисполненных симфоний…

Горы

Шел в гору, но дышалось легко, Слабые тени ложились у ног, В расселинах скал зеленел И чах низкий мох. Багровый закат уходил далеко За край обнаженной земли… Здесь было когда-то тепло И звери паслись на лугах, И в пышном цветеньи лесов Хор птиц разноцветных звучал, И капли прозрачной росы Дрожали на травах у скал. Но время дохнуло жестоким Дыханьем столетних дней, И замерло все, обратившись В молчанье камней… Все стихло, считая пространство Рядами высоких громад, И только холодные змеи На солнце ползут и шипят. Том, том, том — раздаются шаги. Это шествует старость. Том — отвечает горное эхо. Это поет одиночество.

1945

Материалы

Перед тобой — задача всех людей: Ты должен выплавить металлы, Но выбирай лишь те, что погрубей И первобытней материалы. Из них работа строга и проста, Как искренность проста и строга. А искренность уже есть красота, Та, что зовется даром Бога. Бездушна медь, надменна в звоне сталь, А в золоте звучат глумленья — В железе только тихая печаль И тихие о радости моленья. Но не стучи по золоту, как тот, Кто из металла дорогого Хотел однажды выбить и не мог Простое человеческое слово. Возьми металл суровой простоты — Пусть выкуют тяжелые удары И молодую силу молодых, И старческую мудрость старых.

1932

Отрывок первый

В моей каморке, полной глупых снов, Забытых книг и старых акварелей, Совсем не слышно уличных гудков. И дни идут — неделя за неделей, То медленно ползут, а то быстрей… И я живу, спокойный и беспечный, И жду чудес и писем от друзей, И радуюсь печали скоротечной. Как странно, что теперь идет война, И льется кровь, и гибнут поколенья. Душа молчит, хотя она полна Безмерного, больного возмущенья. Душа слепа, но чтобы вновь прозреть, Увидеть жизнь свободной и обширной — Ей надо до конца переболеть Великой болью, вечной и всемирной. Душа должна пройти великий путь Терпенья, безнадежности и муки. Огнем должно спалить земную грудь Железом исколоть лицо и руки… И будет вновь — прокатится, как гром, И время отольется новым веком — Невидимое станет веществом, Бесчувственное станет человеком… В моей каморке много старых снов, И груди книг лежат на полке пыльной, И мысль о том, что где-то льется кровь, Мне кажется обидной и бессильной. Я вспоминаю радость прошлых дней, Которая казалась бесконечной, Читаю письма старые друзей И жду тебя, любимой и сердечной.