Госпожа Эйфор-Коровина и небесная канцелярия

Ромуальд растопырил руки, мол, не вопрос!

– Если этой вот распутнице, что прикрывается волосами, пририсовать по чуть-чуть в некоторых местах, - дон Фердинанд заговорщицки подмигнул трубадуру и нарисовал руками в воздухе силуэт пышной женщины, - да раковину эту, в которой она стоит, замазать, а вместо нее сделать такой Тирольский луг...

– Донья Инесс Боскана-и-Альмагавера!
– громогласно объявил замковый герольд и протрубил что-то.

Люба появилась вверху лестницы, сопровождаемая Ариадной Парисовной.

– Здравствуйте, благородный рыцарь!
– произнесла мадам Вербина с придыханием, сверкая глазами.

Однако, когда ее глаза перестали сверкать и разглядели рыцаря, Люба слегка приуныла. Фердинанд Кастильский, благородный идальго и служитель Прекрасной Дамы, оказался как две капли воды похож на Вячеслава Карповича Неповинного, начальника овощебазы № 5. Этот гнусный инкубов сын, в начале голодных 90-х годов XX века предлагал мадам Вербиной закрутить мелкую пло-довоовощную интрижку: пять кило польской клубники и мешок финской картошки в обмен на самое дорогое, что есть у женщины.

Та же бородка клинышком с проседью, те же маленькие поросячьи глазки водянистого цвета, точно такие же благообразно румяные щеки, подернутые легким глянцем. Кроме того, рыцарь на белом коне оказался довольно пузат, коротконог и мал ростом. Мадам Вербина сморщилась и хотела уж было сослаться на траур, но потом вспомнила о роковой ошибке, совершенною ею в отношении рыцаря на сверкающем джипе, и, сделав усилие, обольстительно заулыбалась (или оскалилась). Да и наряд опять же. Что, зря одевалась, что ли?

– Здравствуй, Прекрасная Дама!
– гордо приветствовал ее дон Фердинанд и сделал небрежный знак трубадуру.
– Прими мое заверение Е любви и почтении.

Люба милостиво кивнула. Даже самой понравилось, захотелось еще раз так кивнуть. Очень величественно получается.

Ромуальд выступил вперед, развернул небольшой свиток, откашлялся, затем, нагнулся, поправил гетры, встал, снова откашлялся.

– Читай же, бездельник!
– сердито прошипел дон Фердинанд, и, обращаясь ко всем присутствующим, громко добавил.
– Моего собственного сочинения станс, посвященный Прекрасной Даме.

Мадам Вербина не знала, что сказать, но чувствовала себя почему-то так, словно ее надули при обмене валюты. Уголки ее губ поползли вниз, а в голове возникла озадаченность. "Может быть, это у них тут лирика такая?", - подумала Люба.
– "Моды на беременность мне тоже не понять. Да и Шекспир еще не родился. А тут в испанской провинции и подавно, откуда взяться лорду Байрону? Конечно, это не "Я помню чудное мгновенье...", но все же...".

"Угу, - сообщил издевательский голос Ариадны Парисовны, - особенно удались строки про обвисшую грудь".

Ситуацию "пас слуга, вошедший в зал приемов и церемонно объявивший:

– Обед!

– Прошу к столу, дон Фердинанд, - кисло приветствовала Люба гостя, и начала спускаться с лестницы.

Рыцарь важно шагнул вперед и предложил мадам Вербиной свою руку. При этом он выпятил грудь кодесом и смотрел в сторону.

– Спасибо, вы очень милы, - буркнула разочарованная Люба и прошла мимо.

– Что такое?
– возмутился дон Фердинанд, но его Прекрасная Дама даже не обернулась.

– Если хотите, я могу опереться на вашу руку, благородный рыцарь, - прошамкала беззубым Урсулиным ртом Ариадна Парисовна и обольстительно улыбнулась, скосив глаза на бородавку, украшавшую кончик ее носа,

– Пошла вон, старая ведьма!
– шикнул дон Фердинанд, и показал Ромуальду кулак.

Трубадур ткнул себя пальцем в грудь и сделал удивленное лицо.

– С тобой я потом разберусь!
– пригрозил злополучный рыцарь несостоявшемуся спичрайтеру.

Ромуальд изобразил полнейшее непонимание и оскорбленность в лучших чувствах. Выждав, пока кипящий от злости дон Фердинанд скроется за поворотом, трубадур подпрыгнул и бросился вслед за всеми. Уж обед-то он не пропустит ни за что.

На пороге столовой у мадам Вербиной часто-часто забилось сердце. Через три стула от главного места, которое, скорее всего, принадлежит донье Инесс, сидел дон Хуан. Он был еще прекраснее, чем утром, но все же менее прекрасен, чем без одежды. Внезапно Любе захотелось пощекотать красавчику нервы. Она обернулась. Дон Фердинанд тут же поймал ее взгляд. Люба поманила его пальцем.

– О, моя сладкая булочка!
– сверкнул глазами рыцарь и тут же оказался рядом с Любой.

Дон Хуан нахмурился, глаза его почернели, а рука сжала вилку, словно шпагу. Мадам Вербина окрылилась успехом и тут же интимно склонилась к дону Фердинанду, словно собиралась ему сказать что- то очень фривольное. Она улыбнулась и замерла. А что сказать-то?

– Вы знаете, - Люба многозначительно взглянула в глаза рыцарю, и тут же быстро покосилась на дона Хуана, что стал похож на Отелло, - мне очень, очень, очень, - она говорила все более глубоким и грудным голосом, - понравилось ваше стихотворение!
– взвизгнула, наконец, мадам Вербина и кокетливо задрала подбородок. Посмотрела на покрывшегося испариной от злости дона Хуана, й задрала подбородок еще выше, как будто вовсе не замечает де Бальбоа.

– Садитесь рядом со мной, дон Фердинанд, - величественно кивнула головой Люба.

"Однако, вот и Алонца! Не забудь, тебе нужно выставить ее вместе с мужем!", - раздался в Любиной голове строгий голос госпожи Эйфор-Коровиной.

"Аи, отстань!" - подумала в ответ мадам Вербина, раньше чем, как бы это сказать, "сообразила".
– "Извините, Ариадна Парисовна. Вырвалось", - тут же мысленно оправдалась Люба. Бросив в сторону Алонцы взгляд, не обещавший ничего хорошего, мадам Вербина села во главе стола.

Чего только не было на огромной дощатой поверхности! Жареный поросенок с хреном, блюда с ароматными курами и дичью, говядина с подливкой! Возле каждого места стоял огромный горшок с гороховым супом, где плавали аппетитные кусочки копченого мяса. Кроме того, Люба насчитала три огромных пирога. Горячий хлеб ждал, пока его разрежут на больших деревянных досках. Надо сказать, что объедками со стола дона Боскана-и- Альмагавера питалась вся деревня. Замковая кухня стала своего рода кулинарией, куда крестьяне свозили продукты, а затем получали их оттуда обратно в готовом, изысканном виде. При всем желании сожрать то, что жарилось, варилось, пеклось, коптилось и мариновалось на огромной кухне с тремя очагами и двумя хлебными печами, обитателям замка было бы не под силу. После обеда и ужина оставалось столько еды, что хватало всем слугам и их семьям. Поэтому в деревне, из каждой семьи, в замке служил хотя бы один человек. Каждый вечер из "черных" ворот выезжало несколько телег с готовой едой, излишками, недопитыми винными бочонками. Вся эта снедь потреблялась крестьянами, которые рано поутру привозили к этим же "черным" воротам, на этих же телегах сырые, свежие продукты.

– Мы ждем, пока вы прочтете молитву, - раздался дрожащий от напряжения голос дона Хуана.

Тут мадам Вербина замялась. Она не знала, как обычно читают молитву.

– А... А... Аминь!
– выдавила она. Присутствующие с недоумением переглянулись.
– Сегодня молитва будет короткой, - пояснила Люба.
– Слюной, знаете, давлюсь.

Домочадцы тут же повеселели и дружно закивали головами. Все, кроме Алонцы. Она капризно поджала губы, сложила пухлые ручки, прикрыла заплывшие глазки и принялась бормотать молитву подлиннее. Впрочем, приоткрыв один глаз, "тыква" поняла, что ее поступка никто не оценил. Все остальные были заняты наполнением тарелок. Алонца фыркнула, перекрестилась и, потерев руки, придвинула к себе блюдо с поросенком.