Гость из будущего. Том 3

В конце 70-х и начала 80-х годов советские люди на концертах слушали только живую музыку. А учитывая низкое качество микрофонов, гитар, звукового пульта и прочей аппаратуры того времени узнать, о чём поёт любимый артист, было практически нереально. Половина слов смешивалось с шумом треском и свистом: «О чем поет ночная вау-вау-оу-оу-о в осеееей тишине?».

И на этом фоне красивые девочки и обаятельные мальчики, которые тупо открывали рот под качественную «фанеру», свободно бегали и прыгали по сцене, разительно отличались. Это уже потом, со временем, когда значительно вырастит качество музыкального аппарата, такие представления под фонограмму станут, мягко говоря, неприличными. Однако сейчас для меня это был шикарный план.

Я как рассказал дяде Йосе про фонограмму, а ещё лучше про минусовку, когда на магнитофон записана одна музыка без вокала, его аж затрясло от возбуждения. Он сразу сообразил, что ездить на концерты только с вокалистами, без целой прорвы непредсказуемых музыкантов и громоздкой аппаратуры — это намного выгодней и гораздо интересней, чем с одной акустической гитарой. Ибо не все так талантливы, как Визбор, Галич и Высоцкий, чтобы с обычным струнным инструментом доводить переполненный зал до творческого экстаза.

И сейчас в ночь с четверга на пятницу в репетиционной аудитории общежития ВГИКа студенты стали свидетелями рождения предшественников «Ласкового мая» и «Миража». Я и Олег Видов, одетые в американские джинсы, в старенькие спортивные футболки, так как рубашки было решено приберечь для завтра, и в причудливые широкополые шляпы, прыгали на меленькой сценке, кривляясь под очень качественную ленинградскую фонограмму. При этом мы, конечно, не забывали и петь. Ведь из динамиков звучал мой вокал с подпевкой ещё одного музыканта, имя которого уже позабылось. Кроме того я молотил по гитарным струнам, а Олег выбивал ритм экзотическими маракасами. Кстати, как только музыка стала разноситься по длинным коридорам общаги, на представление прибежало ещё несколько десятков человек, среди которых были, как и студенты, так и их многочисленные гости.

— Ещё! Ещё! Ещё! — дружно хлопали они в ладоши, когда первая сторона кассеты закончилась.

К сожалению, магнитофон «Philips EL3586» имел такие миниатюрные размеры, что работал только с 10-сантиметровыми катушками, на которых умещалось всего 15 минут записи. И сначала ВГИКовцы услышали: незнакомую для них вещь «О чём плачут гитары». А затем зазвучали уже более известные публике композиции: «Как провожают пароходы», «Королева красоты» и нежная медленная песня «Любовь настала». Под этот «медляк» парни принялись активно приглашать девчонок, и кое-где чуть не вспыхнула первая потасовка. Поэтому, как только магнитофон замолчал, я со сцены громко крикнул:

— Ти-ши-на! Если хотите продолжение танцевального вечера, то про драки и прочий мордобой придётся забыть! Иначе сейчас все пойдёте слушать по радио Иосифа Кобзона и тётю Лиду Русланову!

— А ты кто такой? — на сцену вылезла «горилла» ростом под метр девяносто. — Давай включай свою «шарманку», пока руки целы, ха-ха-ха! — заражал этот мамонт в человеческом обличии и среди гостей вечеринки нашлись те, кому шутка показалась смешной.

— Не знаешь меня? — криво усмехнулся я.

— Неа, — снова загоготал здоровяк.

— Для тебя, «троглодита», я — проходной билет в дивный мир реанимационной палаты, — прошипел я.

И тут же в мою голову с широкого замаха полетел огромный как ядро кулак. «Сила есть, ума не нажил», — успел подумать я, затем резко нырнул вниз и, когда эта гора мышц и сала стала заваливаться на меня, поддел его за пояс, посадил себе на спину и подкинул вверх. В итоге вышла шикарная кинематографичная «мельница», которую умелые защитники частенько выполняют в канадском хоккее. Народ в репетиционной аудитории ахнул, а хулиган, перелетев через мою спину, зацепил головой край сцены, с грохотом жахнулся на танцпол и заблажил отборным матом.

Всего один полёт этого мамонтоподобного существа произвёл такой эффект, на который я даже и не рассчитывал. Во-первых, всё лицо «троглодита» оказалась в крови из-за рассечённого лба, щиколотка правой ноги сломана, а кисть руки, скорее всего, была вывихнута. По крайней мере, безуспешные и нелепые попытки здоровяка встать и продолжить поединок, говорили именно об этом. Мне почему-то сразу вспомнился кинофестиваль и наш дорогой товарищ из солнечной Грузии, который в последний вечер так радовался вручённому его фильму призу, что упал и рассек лоб. А во-вторых, до гостей вечеринки сразу дошло, что здесь, как и на съёмочной площадке, с дисциплиной шутить нельзя.

— Итак, кому ещё что-то не понятно?! — рявкнул я.

— Классный приём! — захлопал в ладоши Александр Январёв. — А вы, мужики, забирайте своего этого, как его?

— Троглодита, — под хохот остальной толпы подсказал Светлана Старикова.

— Вот именно, проглота, и валите, пока вам ещё не костыляли, — шикнул Январёв на незваных, а главное на неблагодарных и нехороших гостей. — Включай музыку, Андрианов Челентанов!

— Му-зы-ку! Му-зы-ку! — заголосили и остальные студенты.

«Аха, перемен требуют наши сердца», — усмехнулся я про себя и подошёл к магнитофону, где аккуратно поменял катушки местами. Полную бобину насадил на штифт, который вращаясь, осуществляет подачу магнитной ленты, а пустую катушку на штифт, который эту ленту принимает.

— Что на второй стороне? — спросил Олег Видов.

— Первую песню ты не знаешь, — буркнул я. — Новенькая, свеженькая, как горячий пирожок из музыкальной печки. Далее будет «Ша-ла-ла-ла», которую растянули за счёт проигрыша на 7 минут, чтобы народ основательно попрыгал. И в конце — «Есть только миг».

— Чтобы народ основательно расслабился, — хохотнул Видов. — Если твоя новенькая песня будет такая же забористая, как и остальные, то с такой программой не стыдно и в гастрольный тур рвануть.

— Рванём, если доживём, — пробубнил я.

— Ну, вы чё там? — подбежал к нам Январёв. — Народ волнуется, а его волновать нельзя.

— Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный, — захихикал я, закончив наматывать начало магнитной ленты на пустую катушку. — Поехали, готово!

Я шлёпнул по клавише «пуск» и мы с Олегом Видовым опять выскочили на край сцены. Динамик семь секунд потрещал стандартными аудио помехами и заиграл песню, что звонко выстрелит в 1991 году по всем девочкам бывшего СССР сладкоголосым вокалом Жени Белоусова, который будет стонать: «Девчонка, девчоночка — темные ночи, я люблю тебя девочка очень». И только зазвучал гитарный проигрыш, характерный для уличной романтической песенной культуры, как начитанные и умные барышни, воспитанные на итальянском неоклассицизме и французской новой волне издали звук, где смешались: буква «а», нереализованные эротические фантазии и ещё какие-то высокочастотные звуковые вибрации.

— Ааааа! — закричала вся женская половина зала.

И из динамиков зазвучал мой собственный вокал. И я готов был биться об заклад, что родная мама не отличила бы сейчас характерную манеру голоса Жени Белоусова от моего исполнения:

Он не любит тебя ни сколечка,

У него таких сколько хочешь.

От чего же ты твердишь, девчоночка:

«Он хороший, он хороший…»

Я подмигнул какой-то странной девушке, которая почему-то не танцевала, а стоя около самой сцены, размазывала по щекам потёкшую тушь, и продолжил подпевать своему голосу из динамика: