Государственный палач
Шрифт:
В самом деле, почему муха, которая есть Божья тварь, менее интересна, менее нужна Богу?
Есть подозрение, что эта на вид непримечательная муха и есть венец Божьего замысла, а совсем не это превратно похотливое существо, которое лежит в постели уже целую вечность и лелеет в себе совершенно глупую ненависть к женщине, которая его, как порядочного послушного мужа, попросила открыть форточку, чтоб поспать еще в жалкий выходной час-другой в чистой, проветренной атмосфере…
А может, нужно ее убить? Зачем этой женщине жить и мучиться самым дрянным женским вопросом: долго я буду ее любить?..
Прямо так, по-девчоночьи въедливо, пристала как-то после рутинного семейного совокупления!
– Скажи, только честно-пречестно: ты меня не бросишь?
Ничего не поделаешь, придется взять этот дневной грех на душу. Ненавидеть эту женщину так долго я не сумею. Я обыкновенным образом сойду с ума, превращусь в полноценного неврастеника и психопата. Все мое существо готово и морально, и… Нужно выбрать способ. Разумеется, не такой торжественный, как в сновидениях. Все-таки я немного еще муж. Попроще и покороче есть способы. Сейчас такое любопытное тревожное время, что никому ни до кого нет дела. Уехала, развелись, потому что надоели друг другу, стали смертельными врагами. Или очаровала иностранного коммивояжера и укатила на Запад, надоело жить и гордиться этой страной, с ее дикими ордами патриотов. Никто даже не удивится. Еще бы, такие женщины на дороге не валяются… Молодец баба, скажут, что бросила этого сочинителя и недотепу. И всё.
И можно начать жить в ином свободном измерении. Только ни в коем случае не позволить окрутить себя. Зажить свободной жизнью русского бездельника и бессребреника. Сынищу сплавить к теще-наседке. Купить квартирку и сдавать ее в аренду. Найти валютных жильцов. Собственно, какая разница – главное, будут всегда деньги. И жить…
Не роскошествовать, не бросаться деньгами. А то взять и сочинить какую-нибудь занятную коммерческую криминальную вещицу. Во всех достоверных подробностях, в живых лицах, с психологией не выдуманной, книжной, а полнокровной, страшной, честной, безоглядной.
Это будет злободневный мелодраматический роман о двух сердцах человеческих и какой-то странной болезненной прихоти одного сердца, которое поставило себе целью жизни уничтожить другое, непосвященное в жуткий замысел и оттого всегда открытое, доверчивое, мягкое в постоянной нежности и любви к сердцу-убийце.
А логика убийства чрезвычайно проста и удобна для самооправдания, для психологии действия убийцы: убивать нужно сейчас, пока твое любовное чувство еще живое, естественное, не приправленное суррогатом привычки поповского милосердия, никчемной немужской жалости. Потому что убийца все-таки незаурядное человеческое существо, которому не все равно, с кем жить и как жить.
Убийца с самого зарождения своей неземной любви страшился нелепой жалкой кончины своего космического чувства. Он был просвещенный юноша, он знал из великих книг, из великих примеров авторитетов мира сего, что рано или поздно, а чаще всего совсем неожиданно эта волшебная звездная болезнь оборачивается страшным и неприглядным выздоровлением в ледяной мертвой пустыне. Что иной раз возвращенному, выброшенному на земную практическую твердь остается лишь одно радикальное средство – покончить счеты с предательской пошлой жизнью как можно скорее, чтобы с ним не приключилось еще более худшее, более омерзительное приключение: сойти с ума…
Следовательно, нужно упредить действием тот черный случай, который все равно же всегда идет следом, крадется, выжидая самого удобного, самого подлого момента…
Убийца воспитал себя очень здравомыслящим юношей – все прелестное, чистое, незагаженное, что существует в этой земной жизни, не раздается всем поровну, по какой-то мифической справедливости, только сам, приложивши собственные нервы, мысли, физический пот, сумеешь достигнуть желаемой свободы духа, его сладостного спокойствия. Никакой посторонний проводник не сумеет увлечь тебя на истинный путь в поднебесье, в страну, в которой живет и ждет тебя твое настоящее гордое сверх-Я.
Я – есть сверхбог. Я выше любых ничтожных земных религий, выдуманных жалкими, жеманными человеческими
умами. Юноша увлекался просветителями-нигилистами и с прилежанием читал сочинения Философа, поэта и нарцисса – Фридриха Ницше.Этюд третий
День мой начинается обычно с пробуждения ото сна. С пробуждением от светлого благоухающего средневекового сновидения. С тщательного и бессмысленного лицезрения округлых плотских форм родной жены. Форм совершенно не дряблых, а, напротив, упругих, таящих притягательную извечную женскую силу очарования и известного искусительного греха. Однако волнительных импульсов, которые являются всегда прелюдией моей греховной страсти, сегодня мне явно недостает – холодная омерзительная рассудочность и никаких игривых помыслов.
Налицо медицинский диагноз: выраженная психопатия. Слава богу, без побочных соматических, так сказать, проявлений.
Если говорить нормальным языком, а не на фальшивом наукообразном сленге, настроение паршивое, вставать не хочется, спать и любоваться на свое любимое палаческое ремесло вообще противно.
Даже застрелиться и то лень.
Одним словом, я полностью сжился с незабываемым милым образом Ильи Ильича, русского помещика, имеющего родовитые дворянские корни и славную русскую деревню Обломовку, которой заправляет староста – ленивая и недотепистая душа, – и шлет он своему барину вместо положенных тысяч какие-то совершенно идиотские послания, в которых жалобится и канючит… Этого бы любимчика да на конюшню, да выдрать из его обширной спины-плиты добрый и жирный ремень, чтоб впредь знал, как беспокоить барина всякими пустяками насчет недоимок и прочих засух и моров.
Впрочем, застрелиться я бы сумел. Выбрался бы на утиную охоту, наприглашал всяческих приятелей-сволочей и дуплетом разрядил в эту дружную, спаянную общими сволочными интересами кучку волчью картечь…
А еще совсем недавно меня удивляли эти наркотические очереди у газетных киосков – невиданные дотошные очереди за жареными газетными «утками» и сплетнями. На устах обывателей какое-то типичное жэковское словцо – п е р е с т р о й к а, зато как же с этим строительным термином носятся, переживают, гудят, точно взбесившиеся фиолетовые навозные мухи. Партийные конференции, съезды-сборища каких-то народных избранников. Словесные поносные речи-реки. А приходишь в продуктовый отдел столичного супермаркета – вместо синего задушенного куренка одни названия продуктов, срисованные на пластик, неприступные халдейские физиономии продавщиц, а на потрескавшемся кафеле раздавленный изможденный труп обрусевшего таракана…
И вдруг новейшее идиотское словосочетание: гуманитарная помощь. Сосиски в красочных жестянках в сладком мертвом соусе – по вкусу, цвету и запаху натуральная мертвечина.
И тут же какие-то визитные карточки, талоны на самое необходимое, повседневное.
И муссирование старого-престарого слова, но с новеньким, как бы свеженьким подлатанным наштукатуренным подтекстом – д е м о к р а т и я.
То есть когда к власти путем выборных кабинок пробираются честные-пречестные люди, которые отныне будут не командовать государством, экономикой и трудящимися массами, а введут под белые западные рученьки рыночные отношения, которые самые что ни на есть справедливые, гуманные, а кто не пожелает проникнуться рыночным духом, добровольно вольется в дружные ряды изгоев-бездельников-безработных. Довольно сосать социалистическую пустышку, пора, господа, переходить на сникерсы, «смирновку» и прочую человеческую цивилизованную пищу.
Я же и по сей день остаюсь на позиции гордой аполитичности, я всегда сам по себе.
Я всего лишь зритель, который имеет некоторую странную особенность: я чаще, то есть почти всегда, сопереживаю убогим, обиженным, слабейшим. Так уж устроен мой индивидуальный сопереживательный аппарат-орган, видимо, несколько по-дамски.
К победителям, особенно явным, я равнодушен, точнее, спокойно-созерцателен.
Побежденные же вызывают отчасти даже жалость, даже непрошеные слезы вызывают.