Государыня

А во дворец уже вели другого вестника событий. Двадцатидвухлетний шляхтич Тадеуш с трудом сошёл с коня и упал от усталости. К нему подбежал подскарбий Мелешко, помог встать и повёл во дворец. По пути Тадеуш сказал:

— Я должен увидеть принца Сигизмунда. Вести только для него.

Подскарбий усадил Тадеуша к стене.

— Сиди тут и никуда ни шагу! Бегу за принцем.

Ждать шляхтичу пришлось недолго. Вскоре двери

во дворец распахнулись и на пороге показались архиепископ и принц. Размашистым шагом Радзивилл приблизился к гвардейцу.

— Говори, несчастный, где король? Ты охранял его. Лишь исповедь спасёт тебя от Божьей кары! — грозно произнёс архиепископ.

Тадеуш опустился на колени. Смотрел он отрешённо.

— Святой отец и ваше высочество, велите казнить нас с Густавом. Мы одни виновны в том, что король пропал.

— От наказания ты не уйдёшь! Говори прежде, с чем вернулся, — потребовал Сигизмунд.

— В ту ночь, когда король и граф Гастольд покинули дворец, мы с Густавом стояли в карауле близ чёрного хода. Они вышли из дверей около полуночи. Одеты были легко и хотели вроде бы прогуляться. Мы сопровождали их, но, пройдя шагов сто по парку, король позвал Густава и велел принести два чёрных плаща.

Тадеуш закрыл лицо руками, словно собирался с силами сказать самое страшное.

— Нечистая сила тебя забери! Говори же! — взъярился Сигизмунд.

Открыв лицо, Тадеуш продолжал:

— Густав принёс плащи, набросил их на плечи королю и графу. Мы покинули парк через дальние ворота, обошли ограду, миновали площадь и оказались в палатах князя Глинского. Он сам встретил короля и графа. Нас же слуга отвёл в людскую, велел отдыхать, налил вина. Мы выпили, и… больше я ничего не помню. Похоже, я более суток пробыл без памяти. Пришёл в себя ночью и понял, что лежу в крытом возке, связанный по рукам и ногам. Я долго бился, пытаясь развязать путы, и мне это удалось. Я выбрался из возка, осмотрелся и увидел, что нахожусь в глухом амбаре. Нашёл двери, они были на запоре. Я снял с возка оглоблю и выломал дверь, вышел из амбара, заметил под навесом коней и взял одного под седлом. Оказавшись во дворе, я понял, что попал в какое-то небольшое имение. Увидел ворота, повёл коня к ним. Там стоял страж, я стукнул его по голове, открыл ворота, вскинулся в седло и пустил коня вскачь. Долго мчал не ведая куда. Наконец утром какой-то путник указал мне дорогу на Краков, и вот я здесь. — Тадеуш опустил голову на широкую грудь. Он не ждал пощады, потому повторил: — Теперь казните меня, а больше мне сказать нечего.

— Встань, несчастный! — повелел Сигизмунд.

Тадеуш поднялся, распрямился, поднял голову, и стало видно, что это могучий воин. Руки у него были сильные, похожие на корневища молодого дуба. Принц спросил его:

— Ты найдёшь то имение?

— Найду, ваша светлость. Оно на пути в Варшаву, близ селения Кельце. Так мне сказал путник.

— Иди на кухню, поешь, выпей вина и будь готов в дорогу.

Тадеуш ушёл. Сигизмунд посмотрел на архиепископа, словно спрашивая, что делать. Радзивилл произнёс:

— Отправь канцлера Монивида с воинами в палаты князя Глинского. Пусть ищет там след и допросит с пристрастием всех, кто есть в доме. Как вернётся, возьми сотню воинов и скачи в Кельце. Оттуда найдёшь путь к замку Глинского. Да будь поосторожней с князем.

Сигизмунд ни в чём не возразил архиепископу, понимая, что он во всём прав. Принц велел слугам найти канцлера, распорядился готовить в поход сотню королевских гвардейцев и отбыл в свои покои.

Монивида вскоре нашли, передали ему повеление принца, и канцлер в сопровождении Мартына и десяти воинов отправился в палаты князя Глинского. В маленьком дворце царила тишина. Встретил Монивида дворецкий, пан Юзеф, разрешил ему осмотреть и обыскать все покои и службы. Монивид послал на поиски воинов и Мартына, сам заглянул в помещения первого этажа и поднялся на второй этаж вместе с паном Юзефом. Вскоре они оказались в зале с альковом, где находилось просторное ложе. Казалось бы, и тут ничего не говорило о присутствии короля, но канцлер не спешил уходить из покоя. Здесь ещё не выветрился некий особый аромат, который хотелось вдыхать полной грудью. Монивид сел в кресло, в котором отдыхал король, велел сесть пану Юзефу и спросил его:

— Ну так скажи, пан Юзеф, где князь Глинский? Да говори истинную правду, если не хочешь заслужить наказание.

— Я скажу истинную правду, ваша светлость. Ясновельможный князь уехал три дня назад и теперь на пути в свои полоцкие земли.

На гладком лице Юзефа с аккуратной бородкой и усами не было никаких следов волнения.

— Ты видел в палатах князя его величество короля Александра?

— Да, ваша светлость, видел и был даже удивлён.

— Чем же?

— Его величество был весел и жизнелюбив.

— Странно.

— Не вижу в том странного, ваша светлость. — Дворецкий был уже в годах, словоохотлив и доброжелателен. — У ясновельможного князя в эти дни гостила племянница Кристина, а она озорница, усопшего заставит плясать. К тому же умна и красива.

«Вот оно что! — удивился Монивид. — Что ж, видимо, государь и утонул в прелестях той красавицы. Да и во благо». Он спросил:

— И что же, король уехал с князем и его племянницей в северные земли? Как он мог уехать, никого не уведомив?

— Как видите, батюшка–граф. И отмечу, что укатил с удовольствием. Он даже напевал песни.

— И ты на Библии скажешь, что это чистая правда?

— Да, ясновельможный граф. И мой князь–батюшка о том велел говорить: укатил с удовольствием.

— Почему же ты не пришёл во дворец, как они уехали, а ждал, когда придут добывать подноготную?

— Так велено было ясновельможным князем. А резон простой. Князь мне и о том поведал. Сами поймите: у короля не всё хорошо с матушкой–королевой. Ведь детишек-то нет, а король ждёт наследника престола, вот и склонился могучий дуб к той берёзоньке, которая и принесёт принца, — откровенничал пан Юзеф. — Ия слышал, как мой князь сочувствовал королю, когда его величество сетовал на судьбу.

— Что уж там говорить, посетуешь, — согласился Монивид. — Но скажи, пан Юзеф, почему воинов короля повязали? Это же преступление против короля.

Здесь дворецкий впервые слукавил. Он не сказал правду, как поступил Глинский с гвардейцами.

— Они не поверили ясновельможному князю, что король–батюшка своей волей надумал проводить Кристину домой. И я бы не поверил, ведь служба у них такая. И тогда ясновельможный князь напоил их вином, а как уснули, велел холопам повязать их и уложить в возки. С тем и уехали. Всё как на исповеди, ясновельможный граф.

— Чем же занимался король в те часы, пока был здесь и сидел в этом кресле? Он был хмелен или трезв? Может быть, спал с Кристиной в алькове?

— Мне это ведомо, светлейший, но сказать не могу: запрещено. Вы уж помилуйте старого. Да и сами можете догадаться, — ответил Юзеф.

Откровенность пана Юзефа дала повод Монивиду проявить настороженность. Выходило, что князь Глинский чувствовал в себе такую силу, что не боялся ни сейма, ни Сигизмунда, ни Радзивилла. Он противопоставил себя всем, и это привело канцлера к мысли о том, что князь Михаил Глинский, сильнейший магнат Литвы и Польши, вынашивал далеко идущие планы, может быть, охотился за королевской короной. Он силён, богат, ему ничего не стоит подкупить депутатов сейма, нанять сильное войско. Князь всё мог, и он не хуже других знал слабости короля, его безволие, тягу к порокам, наконец, неумение управлять государством и полную зависимость от рады в Литве и от сейма в Польше. И ещё Монивид подумал, что князь Глинский один из опаснейших противников принца Сигизмунда. Насколько пророческие размышления канцлера были достоверными, показало самое ближайшее будущее Литовско–Польского королевства.

Монивид понял, что в палатах Михаила Глинского ему больше делать нечего, и наказал дворецкому Юзефу немедленно уведомить его, канцлера, если прояснится что-либо о короле.

— Помни о сказанном мной, не усугубляй свою вину.

С тем Монивид и отправился во дворец Вавель. В пути осторожный канцлер пришёл к выводу, что не всё добытое им нужно выложить перед принцем и архиепископом. Им было поведано лишь о том, что король провёл ночь и день в палатах князя, а на другую ночь покинул их с намерением погостить у Глинского в замке под Дорогиничами.