Государыня

Весеннее солнце уже опустилось за лес, когда Сапега с воинами подъехал к крепким монастырским воротам. Осмотрев их, Сапега увидел калитку и оконце — всё было наглухо закрыто. Он постучал в ворота. За ними не послышалось никакого движения, только в надвратной рубленой башне мелькнуло в бойнице бородатое лицо и скрылось. То был страж. Увидев сотню литовских воинов, он проворно спустился во двор и тихо сказал второму стражу:

– Там воины–литвины. Не отзывайся и оконце не открывай. Я же бегу к игумену.

– Слышал я, что за воротами кто-то шебуршится. Господи, спаси и помилуй, — перекрестился второй страж. — Беги скорее к отцу Нифонту.

Сам страж крадучись подобрался к воротам и приник к щёлке. Иван Сапега постучал по воротам второй и третий раз, но за ними по–прежнему стояла тишина. Он уже горячился и готов был заставить воинов ломать калитку, дабы ворваться в монастырь. Здравый смысл подсказал, что сие будет похоже на разбой. Ещё Сапега подумал, что братия монастыря беспечна и в сей час сидит за вечерней трапезой и слушает проповедь настоятеля. Вновь Сапега принялся стучать уверенно и уже спокойно, как будто пытался кого-то разбудить, но не напугать.

Братия и впрямь трапезничала. Игумен монастыря отец Нифонт, пожилой, но ещё крепкий мужчина, выслушав привратника, размышлял недолго. Он понял, что литовские воины появились близ монастыря не случайно. Отзвуки важных перемен в жизни Литвы и Польши достигали и этой мирной обители, расположенной вдали от больших дорог. Из слов стража Нифонт понял, что монастырю грозит опасность, и прервал трапезу.

— Дети мои и братья. Господь призывает нас взяться за оружие. Возьмите же его и поднимитесь на стены. За ними — вороги. Постоим за православие, пока хватит сил.

— С нами Бог! — дружно издали монахи боевой клич и быстро, без суеты покинули трапезную.

Не прошло и минуты, как почти сто иноков пришли в оружейную палату и разобрали мечи, копья, бердыши, секиры, луки со стрелами. Двум молодым и сильным монахам достались палицы. Взяв оружие, все чередой побежали на стены. Среди иноков не было никакой суеты, всё делалось привычно, споро, бесстрашно. Навстречу врагу поднимались умелые воины, готовые постоять за себя за крепким дубовым острокольем. Пришёл к инокам и Нифонт. Поднявшись на надвратную башню и глянув туда, где стоял конный строй, Нифонт подумал, что мирного разговора не будет. Игумен громко спросил всадника, что находился близ ворот:

— Что вам нужно? Зачем нарушаете покой обители?

— Святой отец, открой ворота, и мы поговорим по- хорошему, — отозвался Иван Сапега, догадавшись, что перед ним на башне игумен. — Я прошу от имени государя Сигизмунда. Ночь на дворе, и нам нужно где-то преклонить головы. Будь милостив.

— Уезжайте с Богом. Государя Сигизмунда мы не знаем и ворот вам не откроем. Нечего вам делать в православной обители, латиняне, уж не взыщите.

— У нас государево дело! И ты знаешь, что, не исполнив волю государя, впадаешь в измену. Тогда тебя и твою братию сам Господь Бог не спасёт, — напускал в голос страсти Сапега.

— Господь милостив, и он не даст нас в обиду. Но говори о государевом деле. Державные заботы и нас не обходят, — миролюбиво произнёс Нифонт.

— Не кричать же мне о тайном деле. Я скажу лишь с глазу на глаз, — ответил Сапега. — Открой же калитку.

— Отведи воинов в поле, вон туда, к роще, оставь у ворот оружие, и я впущу тебя.

Сапега понял, что по–другому с игуменом не поговорить. Он видел, что из бойниц в башнях, из-за остроколья на его воинов направлены стрелы. Сапега спешился, снял саблю, положил её на землю, а воинам крикнул:

– Все отойдите в поле, к роще! — Дождавшись, когда сотня удалилась сажен на сто, он подошёл к воротам и потребовал: — Отворяйте же! Я выполнил вашу волю!

Но прошло немало времени, когда открылось зарешеченное оконце и в нём показался игумен.

— Говори, сын Божий, с чем пришёл? А в обитель тебя, латиняна, я и одного не пущу, — сказал Нифонт. — И не серчай, сам знаешь, обычай.

— Ладно, поговорим миром и через оконце. Я дворецкий великого князя Сигизмунда Иван Сапега, и прошу тебя, игумен, именем государя открыть ворота и впустить моих воинов.

Зачем, сын Божий? Я же сказал, что латинянам в православный монастырь нельзя.

— У вас в монастыре хранится достояние государя, и великий князь повелевает, чтобы вы передали его в казну.

– Бог свидетель, нет у нас никакого достояния государства.

Нифонт перекрестился.

– Ты грешишь, святой отец. Его поместила великая княгиня Елена. Отныне она вдовствует и уже не королева. Зачем же упорствуешь?

— Но это личное достояние Елены Иоанновны, ей и брать его. Вот как волей Всевышнего приедет матушка-государыня, так и вручим ей всё в целости.

— Послушай, святой отец. Вы храните не личное имущество Елены, а приданое, которым наделил её русский государь Иван Васильевич, когда отдавал замуж за великого князя. А приданое, как тебе должно быть известно, принадлежит супругу, как и сама жена.

— Тебе, пан дворецкий, лучше, чем мне, ведомо, что Александр оказался недостойным ни матушки Елены, ни того богатства. И ты знаешь, почему упрекаю тебя. Наследнику принадлежало бы её достояние, а его нет. Государь к тому же был мотом великим. Потому Елена

Иоанновна хранит приданое до будущего наследника престола, ежели таковой родится. А ежели не будет чада наследного, то сие приданое волею Божьей должно быть возвращено на Русь.

— Тому не бывать, святой отец! — взорвался Сапега. Сердце уколола заноза унижения, какое претерпел в Могилёве и которое стало уже было забываться. — Заявляю: я возьму достояние силой! Так повелевает мне великий князь. Сейчас мои воины взломают ворота, вскинутся на стены, и вам несдобровать!

— Не тешь себя надеждой, сын мой. Иноки сумеют защитить обитель от злочинства. Вернись с Богом в Вильно и доложи государю о том, что услышал от меня.

Отец Нифонт закрыл оконце. Иван Сапега поднял кулак и погрозил:

— Ты ещё пожалеешь, старый поп, что проявил высокомерие! Сейчас я тебя проучу.

Но, уходя от ворот к своим воинам, Иван Сапега не знал, что делать. Он не только не добился того, что ему было велено, но всё испортил своей опрометчивостью. Он костерил себя и настоятеля монастыря, но легче ему от этого не стало. Знал он, что монастырь — это крепкий орешек, который ни кулаком, ни молотом, ни сотней лбов не разобьёшь.