Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

Михаил Тариелович не принадлежал к тем, кто готов «перешибить плетью обух» и вообще рубить сплеча. Основным принципом его деятельности была постепенность, но отнюдь не как категория времени, а как способ действий, позволяющий избежать ломки и потрясений. По времени постепенность Лорис-Меликова как раз довольно быстрая — первый шаг к преобразованиям, намеченным еще в самом общем, недостаточно разработанном виде, он делает спустя два месяца после нового назначения, представив свой всеподданнейший доклад царю (см. док. № 36).

По своему содержанию доклад диктатора не столько отчетного, сколько программного характера. Однако и сам краткий отчет главы Верховной распорядительной комиссии заслуживает отдельного внимания: он дает представление о понимании им текущего, о его тактике и стратегии. Ссылаясь на указ 12 февраля 1880 г., Лорис-Меликов говорит о двух сторонах в работе комиссии в истекший период. Он весьма кратко рассказывает о той из них, что решала полицейски-охранительные задачи, перечислив достигнутое: объединение «разрозненной доныне деятельности полицейских и жандармских чинов», более целесообразное устройство розыскной части в столице, ускоренное продвижении дознаний по государственным преступлениям, наведении единообразия в основаниях административной высылки, пересмотре дел по государственным преступлениям и т. д. Остальная часть доклада посвящена «другой стороне» деятельности комиссии, направленной к «изучению разнородных причин, приведших нас к настоящему затруднительному положению, к разъяснениям настроения общества, равнодушное отношение которого к происходящим событиям во многом парализовало принимавшиеся до сих пор меры, и, наконец, к изысканию тех способов, кои могли бы служить к достижению желаемой цели — восстановления потрясенного порядка»³¹⁹.

Но указ императора 12 февраля подобной задачи не имел в виду. Лорис-Меликов, как уже говорилось, на первом же заседании подведомственной ему комиссии поставил ее самочинно. В своем докладе он говорит о ней как якобы изначально предусмотренной, заявив, что указ об учреждении Верховной распорядительной комиссии успокоил благомыслящие элементы общества, «наметив решимость правительства не останавливаться на одних мерах внешнего свойства». Но в тексте Устава нет и намека на иные, кроме полицейских, меры. Можно предположить, что в своих ежедневных встречах с царем диктатор неоднократно затрагивал вопрос об этом, не имевшемся поначалу в виду направлении деятельности комиссии и мог считать, что Александр II его доводы усвоил как свои собственные. Однако, отчитываясь о двух сторонах своей деятельности, как вполне равноправно узаконенных, докладчик в заключение просит дозволения высказаться с откровенностью «до конца» и снова доказывает то, что рке заявлял как некую аксиому. Он (в который раз!) объясняет, что комиссия, которую возглавляет, «не может и не должна ограничиваться только изысканием и приведением в исполнение мер чисто полицейского характера. Восстановление потрясенного порядка и прочное ограждение спокойствия требуют мероприятий государственных»³²⁰.

Тяжелое кризисное время, переживаемое страной, Лорис-Мели-ков, по сути, объясняет неправильной внутренней политикой, отводя вину за нее от Александра II и переводя ее на центральную и местную администрацию и бюрократию. После реформ «новые порядки создали во многих отраслях управления новое положение для представителей власти, требовавшее других знаний, других приемов деятельности, иных способностей, чем прежде. Истина эта не была достаточно усвоена, и далеко не все органы власти заняли подлежащее им место». Недовольство их ошибками и просчетами, «неумением приноровиться к новым порядкам» обратилось против «новых начал», вошедших в русскую жизнь с реформами. По верному наблюдению Лорис-Меликова, общество раскололось в силу разного восприятия в нем реформ: одни стремились к упразднению их последствий, другие «стали на их стражу, защищая с одинаковой горячностью основные их начала и неизбежные недостатки». Из доклада видно, что позиция Лорис-Меликова ближе к защитникам реформ, хотя он и признает необходимость их «урегулирования». «Великие преобразования, ознаменовавшие славное царствование» Александра II, по словам графа, воодушевили и объединили общество с властью. Причины роста общественного недовольства, способствовавшего революционным и социалистическим увлечениям среди молодежи, он видит в незавершенности реформ и их остановке, в том, что «попытки урегулировать реформы и пополнить недостатки законодательства по нетронутым еще отраслям управления оставались без движения»³²¹.

Лорис-Меликов, как видно из его доклада, не разделяет мысль, главенствующую в консервативной печати, о наносном характере революционного движения в России, возникшего вследствие занесенных с Запада лжеучений, не имеющих почвы в отечестве.

В своей трактовке роли преобразований 1860-х гг. Лорис-Меликов явно соприкасается с либеральной мыслью, видевшей причину кризисного состояния страны в незаконченности реформ, и доказывавшей, что выход может быть только в их продолжении. В этом смысле горячими защитниками реформ 1860-х гг. были столь разные приверженцы либеральной идеологии, как К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, К.К. Арсеньев, А.Д. Градовский, а также славянофилы (как И.С. Аксаков и А.И. Кошелев). И здесь в понимании исторического значения преобразований Лорис-Меликов расходится с такими ортодоксальными приверженцами самодержавия, как М.Н. Катков, К.П. Победоносцев, В.П. Мещерский, усматривавших в самих реформах разрушительные, чужеродные самодержавию начала. Князь Мещерский, близкий наследнику, еще в начале 1870-х гг. в издаваемом им «Гражданине» призывал поставить «точку к реформам». Победоносцев в том же «Гражданине» сокрушался о чуждом исконным русским началам направлении развития, обретенном страной после реформ. С этой же позиции и Катков нападал на земство и новые суды, объяснял необходимость ликвидации университетской автономии, введенной уставом 1863 г. Сам Александр II был, употребляя выражение А.Д. Градовского, в сильной степени травмирован результатами реформ и затормозил их ход. И вот, в разгар кризиса, Лорис-Меликов призывает снова обратиться к преобразованиям, напоминая, что именно с их помощью царь «верною рукою поставил Россию в такую тяжкую для нее годину на путь процветания». «Никогда и, может быть, нигде сила правительственной власти не выражалась блистательнее и торжественнее, как в то время», — вдохновляет он монарха на возобновление реформ³²².

В докладе говорилось, что русское общество находится в ожидании перемен и что «ожидания эти самого разнообразного свойства». Перечислив некоторые из них, связанные с отменой соляного налога, круговой поруки, ликвидацией бюджетного дефицита и т. д., Лорис-Меликов не скрыл, что в обществе существуют надежды (по его выражению —

^

«предположения») на «образование народного представительства в формах, заимствованных с Запада, или на началах древнерусских, или, наконец, призывом представителей земства в состав Государственного совета». Так предельно кратко, но емко диктатор сумел передать суть проектов и планов, вышедших из среды либералов, славянофилов, разумных консерваторов и из самих правительственных сфер.

Твердо и решительно заявив, что считает подобные преобразования несвоевременными, граф высказал готовность не согласиться с самим царем, «если бы подобная мера входила даже, в той или другой форме» в его «великодушные представления». Продемонстрировав таким необычным для верноподданного образом свою убежденность, Лорис-Меликов на полях доклада получил подтверждение отрицательного отношения Александра II к идее представительства, в чем вряд ли сомневался.

Сторонник постепенности, граф четко заявил в докладе приверженность к той «непреложной истине, что опыты в крупных реформах не должны быть допускаемы», и здесь он вряд ли был неискренен³²³. Но снова и снова повторяя, что выход из «тяжелого кризиса» невозможен с помощью только карательных и полицейских мер, он предлагает соединить их с теми, которые бы «отняли почву из-под вредных лжеучений и укрепили бы ее для законного порядка», симптоматично определив их как «необыкновенные». В докладе говорится, что «самая необычность положения» указывала на недостаточность «обыкновенных мер» для выхода из него. О необходимости «самых решительных и необыкновенных мер» накануне создания ло-рис-меликовской комиссии толковали между собой царь и наследник, подразумевая, как видно из дневника последнего, резкое ужесточение карательной политики³²⁴. Михаил Тариелович рассказывал Д.А. Милютину, что «необыкновенные» — «крутые, драконовские меры» изначально навязывали ему со всех сторон при назначении главным начальником Верховной распорядительной комиссии³²⁵. Именно таким привычным способом власть пыталась ликвидировать кризис в 1878—1879 гг. Не полемизируя с традиционным для самодержцев взглядом, докладчик ведет речь о мерах необычных для них совсем в ином смысле — о преобразованиях, которые только и способны привести к «восстановлению потрясенного порядка».

Аорис-Меликов с несвойственной ему в отчетах перед царем резкостью и прямотой характеризует положение в стране. По его словам, оно «достигло того предела, далее которого идти некуда». Подобные формулировки в легальной печати были невозможны: цензура не пропустила бы их. Но они встречались в записках и письмах, прошедших через руки Лорис-Меликова, встречая его понимание. Не сомневаясь в таком понимании, писал Лорис-Меликову сменивший его на посту харьковского генерал-губернатора князь А.М. Дондуков-Корса-ков. Он предупреждал о грозной опасности, происходящей от бедственного положения в крае: «Симптомы обеднения населения умножаются во многих местностях и приготовляют почву для постепенной подземной работы врагов общественного порядка», вызывая повсюду «глухое недовольство и ропот»³²⁶. За предельно резкой характеристикой положения дел в докладе Лорис-Меликова — множество подобных свидетельств, в том числе и исходящих из самого правящего лагеря. Диктатор мог бы сослаться на мнения генерала Е.В. Богдановича, генерала Р.А. Фадеева, бывшего министра просвещения А.В. Головнина и ряда членов Верховной распорядительной комиссии³²⁷.

В некотором противоречии с этой характеристикой положения страны, как грозящего катастрофой, находятся весьма скромные меры к исправлению положения, предложенные диктатором. Повторив о намерении «идти твердо и решительно в деле преследования злоумышленников», Аорис-Меликов заявил о необходимости более внимательного отношения правительственных учреждений к нуждам населения и духовенства, к деятельности земства, потребностям городов. Как «предположения первостепенной важности», которым следует дать ход, граф называет следующие: «возвышение нравственного уровня духовенства, реформа податная, дарование прав раскольникам, пересмотр паспортной системы, облегчение крестьянских переселений в малоземельных губерниях, преобразование губернских административных учреждений, установление отношений нанимателей к рабочим, наконец, надлежащее руководство периодической печатью»³²⁸.

Исследователи внутренней политики самодержавия справедливо замечают, что Аорис-Меликов не назвал в этой своей позитивной программе ни одной меры, которая бы уже не обсуждалась в правящих верхах. Все предложенное им являлось «предметом многолетнего обсуждения в различных комиссиях и ведомствах»³²⁹. Но ведь Аорис-Меликов и сам обращает на это внимание царя, напоминая,

что меры, им предлагаемые, давно были намечены царем, «но остановлены осуществлением в канцеляриях и всякого рода комиссиях». Для него это важный довод к их безотлагательному проведению в жизнь. К тому же он хочет выглядеть в своей политике не новатором, а традиционалистом, продолжателем добрых начинаний, которые приписывает царю.

Сам порядок перечня неотложных задач тщательно продуман докладчиком с учетом взглядов и характеров высоких читателей доклада — наследника и царя. Первым шло «предположение» о возвышении нравственного уровня духовенства, между податной и паспортной реформами вклинивался пункт о даровании прав раскольникам, затем говорилось об облегчении крестьянских переселений, преобразовании губернских административных учреждений, установление отношений нанимателей к рабочими и как бы завершающая изложенную программу-минимум задача надлежащего руководства периодической печатью. Но именно вслед за рассуждением о роли печати, начинавшимся словом «наконец», призванным подчеркнуть, что список первостепенных задач вроде бы исчерпан, высказано еще одно, весьма важное, соображение: «Полезно и, по моему мнению, необходимо, в видах успокоения правильными занятиями возбужденных умов, жаждущих деятельности, привлекать дворянство, земство и города к участию в таких вопросах, которые близко касаются местных нужд». Выборное начало при этом отвергается: «Власть всегда может намечать из среды их наиболее сведущих и благонадежных лиц». Оговаривается и то, что участие это должно касаться лишь вопросов экономических, хозяйственных и финансовых³³⁰. Затем докладчик переключается на положение в учебном ведомстве.