Графиня Де Шарни

Вот почему он одним из первых ворвался в Центральный двор; там стоял такой сильный запах крови, что ему показалось было, что он попал на бойню; этот запах исходил от груды мертвых тел, еще сочившихся дымящей кровью.

Этот вид, самый этот запах привели наступавших в исступлении; они бросились к дворцу.

Но если бы даже они и захотели отступить, это было невозможно: беспрестанно вливавшиеся потоки людей через калитки с Карусели, – а они были в те времена много уже, чем в наши дни, – толкали их вперед.

Впрочем, поспешим заметить, что хотя из дворца пули сыпались градом, ни одному из них даже в голову не пришло отступить хоть на шаг.

Ворвавшись в этот Центральный двор, восставшие, продвигавшиеся по щиколотку в крови своих братьев, оказались зажаты меж двух огней – их обстреливали из вестибюля с часами, а также со стороны флигелей.

Прежде всего необходимо было подавить огонь этих флигелей, Разъяренные марсельцы бросились в ту сторону; однако они ничего не могли сделать голыми руками и потребовали рычаги, мотыги, кирки.

Бийо попросил принести зарядные картузы.

Вестерман понял план своего помощника.

Принесли зарядные картузы вместе с запалами.

Рискуя подорваться, марсельцы поднесли к запалам огонь и метнули зарядные картузы во флигели.

Флигели вспыхнули: защищавшие их были вынуждены покинуть помещение и укрыться в вестибюле дворца.

Там загорелся рукопашный бой Вдруг Бийо почувствовал, как кто-то обхватил его сзади за плечи; он обернулся, полагая, что это неприятель; велика же была его радость, когда он разглядел, кто его обнимает.

Это был Питу! Юношу было трудно узнать, он был залит кровью с ног до головы; однако Питу был цел и невредим, без единой царапины!

В то мгновение, как он увидел, что швейцарцы опускают ружья, он, как мы уже рассказывали, крикнул: «Ложись!» и первым упал наземь.

Однако товарищи не успели последовать его примеру.

Ружейная пальба как косой прошлась по рядам наступавших и скосила три четверти этих человеческих колосков, которым нужно двадцать пять лет, чтобы вырасти, а умирают они в одно мгновение.

Питу почувствовал себя буквально погребенным под мертвыми телами, а затем на него со всех сторон хлынула теплая густая кровь.

Питу, задыхаясь под тяжестью мертвых тел, облитый их кровью, решил не подавать признаков жизни и ждать подходящего случая, чтобы выбраться на волю.

Этого случая он ждал больше часу.

Правда, каждая минута казалась ему вечностью.

Наконец, он счел возможным пошевелиться, когда услыхал ликующие крики своих товарищей и узнал голос звавшего его Бийо.

Тогда подобно Энкеладу, погребенному под Этной, он сбросил с себя скрывавшую его груду мертвецов, поднялся на ноги и, узнав в первых рядах Бийо, поспешил прижать его к груди.

Залп швейцарцев, уложивший дюжину наступавших, напомнил Бийо и Питу о серьезности положения.

По обе стороны от Центрального двора горели постройки длиной в девятьсот туаз каждая.

Стояла духота, не было ни малейшего ветерка: дым от пожара и от стрельбы повис в воздухе над сражавшимися подобно свинцовому куполу; Дым забирался в вестибюль дворца; весь фасад, каждое окно которого пылало, заволокло дымом; сквозь плотную дымовую завесу нельзя было разобрать ни наступавших, ни оборонявшихся.

Питу, Бийо, марсельцы, головная колонна двинулись вперед и благодаря дыму ворвались во дворец незамеченными.

Они столкнулись лицом к лицу со швейцарцами.

И вот швейцарцы стали понемногу отступать. Это было поистине героическое отступление; оставляя своих на каждой ступеньке, на каждом шагу, батальон медленно, с боем сдавал позиции.

Вечером, когда стали подсчитывать потери, на лестнице было обнаружено восемьдесят трупов.

Вдруг из комнат и коридоров дворца донесся крик:

– Король приказывает швейцарцам прекратить огонь!

Было два часа пополудни.

Вот что произошло за это время в Собрании и что повлекло за собой объявленный о Тюйльри приказ прекратить кровопролитие; приказ, помогающий победителям превозмочь отчаяние и покрывающий славой побежденных.

В то мгновение, когда за королевой захлопнулась дверь в Собрание, она успела заметить, что над Шарни занесен железный прут, а штыки и пики вот-вот готовы его пронзить; она закричала и протянула к этой двери руки; однако сопровождавшие повлекли ее в сторону зала заседаний; в то же время материнский инстинкт подсказывал ей, что она прежде всего должна следовать за своим ребенком, и она вошла вслед за королем в Собрание.

Там она с огромной радостью увидела своего сына, сидевшего на председательском столе; человек, который его принес, торжествующе потрясал красным колпаком над головой юного принца и радостно восклицал:

– Я спас сына своих господ! Да здравствует его высочество дофин!

Однако убедившись в том, что сын – в безопасности, королева снова устремилась мыслями к Шарни.

– Господа! – молвила она. – Один из самых храбрых моих офицеров, один из самых преданных моих слуг остался за дверью, ему угрожает смерть; я прошу вас спасти его.

Шестеро депутатов бросились исполнять ее просьбу.

Король, королева, члены королевской семьи и сопровождавшие их лица направились к креслам, предназначенным министрам, и заняли их места.

Собрание встретило их стоя, и не потому, что вставать в присутствии коронованных особ требовал этикет, а из сочувствия к их несчастью.

Прежде чем сесть, король знаком показал, что хочет говорить.

Все смолкло.

– Я пришел сюда, – сказал он, – во избежание огромного преступления; я подумал, что только среди вас я могу быть в полной безопасности.

– Государь! – отвечал Верньо, бывший в тот день председательствующим. – Вы можете рассчитывать на Национальное собрание; его члены поклялись умереть, защищая права народа и конституционную власть.

Король сел.

В эту минуту раздался оглушительный залп почти в дверях Манежа: национальные гвардейцы, смешавшись с восставшими, стреляли с Террасы фельянов в капитана и солдат-швейцарцев, служивших эскортом королевской семье.

Офицер Национальной гвардии, потеряв голову, вбежал в Собрание с криком: