Грань. Игры со смертью

Они садятся на пол рядом, прислушиваются. Веста обнимает свои колени, кладёт голову на них, её светлые волосы падают на лицо, как занавес. Она молчит, задумчивая. Астарта уже привыкла к этому и к тому, как Веста избегает чужих глаз — это её броня, её способ держаться.

— Знаешь, если попытаться понять причину, зачем человек делает то или иное, то его, может, даже удастся понять и простить, — вдруг говорит Веста, голос тихий, но твёрдый.

Астарта хмурится. Она не согласна. Эрика нельзя простить за всё, что он натворил — за заточение, за игры, за собаку, за уколы. Если прощать убийц, мир утонет в хаосе и крови.

— Ты знаешь, что Эрик — вампир? — переводит тему Астарта, смотрит на Весту.

— Да, — кивает она. — Но это не имеет значения. Я всех называю людьми. Мне кажется, вампиры — это просто более осознанные люди.

Астарта вздыхает, качает головой. Опять не сходится. Будь Эрик осознанным, он не творил бы этот кошмар, не втягивал бы Весту, которая вообще ни при чём, в свою месть. Веста напоминает ей Эли — подругу из интерната, такую же хрупкую, наивную, верящую в добро там, где его нет.

Эрика всё нет, шаги не звучат. Но Астарту начинает клонить в сон — медленно, неотвратимо. Видимо, вентиляция закрыта неплотно или газ просачивается через щели в двери. Глаза слипаются, веки тяжелеют.

— Я пойду прилягу, — говорит Веста, встаёт и идёт к кушетке. — Не знаю, сколько ещё продержусь.

Астарта кивает. Она понимает: разбираться с Эриком придётся ей одной. Весту она не впутает — та и так жертва, а не игрок.

Гудение вентиляции стихает. Астарта прислушивается, сначала не верит, думает, что показалось, но тишина подтверждается. Она цепляется за ясность сознания, борется со сном, сжимает кулаки, ногти впиваются в ладони.

Кажется, проходит целая вечность, прежде чем за дверью что-то щёлкает. Шаги приближаются, тяжёлые, уверенные. Астарта хочет схватить что-то для защиты — вилку, стул, что угодно, — но вовремя вспоминает план. Сегодня она должна быть кроткой, покорной, иначе всё рухнет.

Она кладёт пакетик с таблетками в рот, прячет за щеку — они маленькие, почти незаметные. Делает глубокий вдох, прижимает платок к носу. Дверь открывается.

Эрик входит без защиты — ни маски, ни очков, только тёмная одежда и холодный взгляд. Астарта косится на него подозрительно, пальцы сжимают платок сильнее.

— Можешь убрать платок, — говорит он, голос ровный, как лезвие. — Хочу с тобой поговорить. Иди за мной.

Он направляется к кухне, не оглядываясь. Астарта следует за ним осторожно, сердце стучит в горле. Пока всё идёт гладко, слишком гладко.

Эрик бросает на кухонный стол стопку бумаг, садится на диван и небрежно закидывает ногу на ногу.

— Изучи, — коротко бросает он.

Астарта берёт бумаги, пальцы чуть дрожат, но она скрывает это. Между тем говорит:

— Ты хотел меня убить.

— Верно, — отвечает он, не отводя глаз.

— Но не убил. Почему?

Молчание. Эрик не отвечает, смотрит на неё, как на шахматную доску, где он уже просчитал все ходы. Астарта опускает взгляд на бумаги. Первая — свидетельство о бесплодии её отца, дата за год до её рождения. Вторая — чек из центра репродукции, оплаченный матерью: «Вип-материал “Одарённый ребёнок”». Третья — распечатанная фотография: рыжеволосый мужчина с голубыми глазами, улыбка широкая, открытая.

— Это твой биологический отец, — поясняет Эрик.

Астарта не может однозначно отвергнуть данную информацию. Она вспоминает, как в детстве подслушивала ссоры деда с матерью — в один из таких случаев та кричала, винила в поведении Астарты центр репродукции. А отец всегда был холоден, отстранён, тогда ясно почему. Кусочки пазла складываются, но картинка всё равно мутная.

— Даже если так, зачем мне это знать? Почему ты мне это показываешь? — спрашивает она, голос напряжённый.

Эрик молчит. Чуйка подсказывает Астарте, что есть ещё что-то, важное, скрытое. Она меняет вопрос:

— Мой биологический отец — вампир, так ведь?

Эрик кивает, наконец говорит:

— Вампиры сдают материал только на своей территории, но его выкрадывают, перепродают по миру за огромные деньги с громкими названиями. Это бизнес, осудить такую продажу за пределами Грани практически невозможно.

Астарта из пробирки. Это не меняет её жизни, но добавляет одну деталь.

— Я полукровка? — спрашивает она, сама не зная зачем.

Просто мысль мелькнула, вырвалась наружу. Но теперь Астарта думает: если она полукровка, у неё может быть такая же сила, чутьё, как у Эрика.

— Это мало что даёт, — отвечает он. — У тебя чуть лучше тело, но вампирами становятся иначе. Грубо говоря, вампиры — это те, кто лучше людей контролирует свои сознание и подсознание. Чем сильнее контроль, тем сильнее вампир. Физические изменения — следствие этого, тело подстраивается под разум.

Информация не отталкивает Астарту, наоборот, ложится в голове ровно, как ключ в замок. Она принимает её, не сопротивляется. Но решает отложить это на потом — сейчас не до того.

— Где Тень? — спрашивает она, меняет тему. — То есть чёрная собака. И зачем вообще было приводить её сюда?

Эрик смотрит на неё, отвечает:

— Хотел убедиться, что в тебе осталось уважение к чужой жизни.

Ответ ошеломляет её, но Астарта скрывает это. Пора переходить к плану, момент близок. Она импровизирует:

— Допустим, я тебе верю. И, как видишь, я не такой монстр, как ты думал. Но мне нужно время переварить эту информацию, так что… — она подходит ближе, протягивает руку, — потанцуем?

Эрик хмурится, подозрение мелькает в его глазах. Он не спешит вставать. Астарта отводит руки в стороны, говорит:

— Можешь меня обыскать.

Она снова протягивает руку, и, к её удивлению, Эрик принимает жест, встаёт. Они начинают танцевать в тесном пространстве кухни, как тогда, в ресторане. Его ладонь ложится ей на талию, другая сжимает её руку. Астарта чувствует странное тепло, нормальность происходящего, хотя ничего нормального здесь нет. Она расслабляется, не контролируя это, и ненавидит себя за слабость.

Ей трудно признавать, что Веста в чём-то права: Эрик не безразличен ей. И именно поэтому она не выстрелила в голову, поэтому опустила прицел. Но когда это началось? В ресторане, когда она ощутила себя рядом с ним нормальной, живой? Или позже, когда она не смогла убить его? Это какой-то синдром из психологии, симпатия, возникающая между жертвой и агрессором, — шепчет разум, но сердце молчит.