Грань

— Удивительно, что вы не предусмотрели ее, Корт. Ведь вам удается предусмотреть почти все остальное.

— Признаться, я сам удивлен, что не подумал об этом. — Я ничуть не кривил душой. Мой профессиональный интерес к Мари был исчерпан, как только мы исключили Эндрю из числа возможных заказчиков.

Она снимала.

— Должен сказать вам нечто очень важное, — продолжил я.

— В сложившихся обстоятельствах, — криво усмехнулась она, — болтовня о пустяках неуместна.

— Одна из самых сложных истин, какие мне приходится втолковывать клиентам, состоит в том, что не имеет никакого значения, по их вине или нет они стали объектами охоты преступников. Во многих случаях эти люди действительно сами виноваты в этом, и именно потому, что они в чем-то поступили неверно, мне и приходится защищать их. Но так или иначе, это для меня не имеет значения. Каждый мой подопечный вправе рассчитывать на спокойную и безопасную жизнь. Если вы совершили уголовное преступление, то ответите за него перед судом. Если ваш проступок достоин порицания с точки зрения морали, вы, так или иначе, будете за него наказаны. Все это меня не касается. Я забочусь о том, чтобы сохранить вам жизнь и дать возможность продолжать ее, а закончите вы ее в тюремной камере или на пенсии в кругу семьи, это уж как у вас получится.

— А мои собственные желания в расчет не берутся, так, Корт?

Я непонимающе посмотрел на нее.

— Что, если я не хочу этой вашей безопасности? К чему мне она? Что там у вас есть такого, что мне действительно нужно? — Мари кивнула в сторону конспиративного дома.

— Там ваша семья.

— Те двое, которым плевать, жива я или мертва?

— Это вовсе не так. Поймите, Мари, что если на сцене появился я, значит, они переживают, наверное, самый тяжелый период в своей жизни. Находясь под таким гнетом, люди порой произносят ужасные вещи, говорят то, чего на самом деле не имеют в виду. За них говорит страх. Вы слышите не их самих, а лишь голос владеющего ими отчаяния.

На несколько минут мы снова умолкли, и я стал разглядывать реку. В этом месте я укрывал клиентов раз, наверное, тридцать, если не больше. Я неоднократно обошел территорию по всему периметру, высматривая возможные подступы к ней и способы защититься от вторжения, приказывая срубить дерево в одном месте и посадить — в другом. Но сейчас я понял, что при всей своей любви к пешим походам я так и не успел ни разу просто насладиться красотой этих мест.

Взглянув на Мари, я заметил, что она потирает локоть.

— За что Эндрю причинил вам боль?

Она опустила голову.

— Значит, на версию с грубым бизнесменом вы не купились?

— Нет.

— Как вы догадались?

— У меня большой опыт.

Мне показалось, что Мари сейчас замкнется в себе, и меня удивило, что она почти сразу ответила на мой вопрос.

— Проблема не в том, что я что-то сделала не так. А в том, что я не решалась ничего изменить, — сказала она со странным смехом. Не веселым и почти не изменившим каменного выражения ее лица. — И поймите, Корт, страшнее всего то, что я не помню. Возможно, я плохо приготовила ужин. Или приготовила хорошо, но совсем не то и не так. Или слишком много выпила при его приятелях. Не знаю. Помню только, как он схватил меня за руку и вывернул ее. Сухожилие порвалось. — Она опять обхватила ладонью сустав. — Почти всю ту ночь я проплакала. Не от боли — от назойливых мыслей. Потому что среди моих знакомых есть люди, которые ломали себе конечности и повреждали локти, катаясь на горных лыжах или занимаясь серфингом с теми, кого любили. Но такого не могло произойти со мной. Не-е-т. Я испытала боль, потому что человек, которого я любила, хотел причинить мне ее.

Мари снова взялась за камеру.

— Но ведь вся жизнь состоит из таких сделок с собой, верно? Никто не получает всех ста процентов, к которым стремится. Мне достались волнения, энергия, бешеная страсть. Другая женщина, возможно, обречена на скуку с жалким пьянчугой. — На явочный дом она при этом не оглядывалась. — Я предпочитаю бурную жизнь, пусть порой за нее приходится расплачиваться синяками и болью.

Усмешка снова скривила ее тонкие розовые губы.

— Звучит политически очень некорректно. Но так обстоят дела. По крайней мере я честна с собой.

Я задумался. Решение далось мне нелегко, но, приняв его, я быстро спустился на выступ и сел рядом с ней. Она не отодвинулась. Впрочем, приступка была такой узкой, что наши бедра соприкасались. Мне очень не нравилось это место, но близость Мари приятно волновала меня.

Я тщательно продумал, многое ли могу рассказать ей о себе. Определившись с этим, начал:

— Я женился, получив высшее образование.

— Джо говорила, что вы холостяк, и мне хотелось спросить, были ли вы прежде женаты. А еще я заметила, как вы смотрели на Аманду — так смотрят на детей отцы или добрые дядюшки. У вас были свои дети?

Я кивнул, но всем своим видом показал, что не хочу распространяться на эту тему. И Мари, видимо, догадалась, что есть граница, за которую заходить не стоит. Она хотела спросить о чем-то еще, но промолчала. И я поспешно продолжил:

— После нескольких лет совместной жизни у нас возникла неприятная ситуация. Появился мужчина из прошлого моей жены и стал нашей проблемой.

Мари явно заметила, что, говоря о жене, я не употребил слова «бывшая», и это ей о многом сказало. Она вообще оказалась умнее, чем я предполагал. В ее взгляде промелькнуло сочувствие, но я на это не отреагировал.

— Они прежде работали вместе. Оба тогда были одиноки. Пару раз поужинали в ресторане. Потом раз или два делили постель. — Мари с трудом сдержала улыбку, услышав этот эвфемизм. — Но все это было за несколько лет до того, как я встретил Пегги.

— У этого парня тоже оказался неуправляемый темперамент? Как у Эндрю?

— Нет. Милейший человек. Я с ним встречался.

— Вы были знакомы?

— Он и моя жена занимались одним и тем же делом. И потому время от времени пересекались по работе.

Пегги и он проходили ординатуру в одной больнице. Но об этом я не упомянул.

— Они расстались, и она сблизилась со мной. Но через пару лет он снова замаячил на горизонте. Позвонил, спросил, как дела, пригласил сначала на чашку кофе, потом в бар выпить за старые добрые времена. Но постепенно все усложнилось. Он звонил все чаще и чаще. Оставлял сообщения на автоответчике. Поначалу вполне невинные. Потом — более агрессивные, потому что она не перезванивала ему. Стал звонить мне самому, приходить без приглашения к нам домой. Дошло до того, что он позвонил… — Я замолк на мгновение. — Словом, начал всерьез нам досаждать.

Я опять замолчал, вспоминая то время. Перед моим мысленным взором вновь встало лицо Пегги и лица наших мальчиков. Совсем еще малыши, они интуитивно, каким-то шестым чувством, свойственным детям, все поняли. И это напугало их.

— В конце концов я догадался, в чем суть проблемы, — продолжил я. — Дело было не в нем, а в моей жене. Она относилась к нему как к нормальному человеку. Была с ним любезна, многое прощала, что-то обращала в шутку. Ее подводила доброта и воспоминания о том, как он был мил и забавен, когда они еще встречались. Но это осталось в прошлом. Когда возникла проблема, он был уже далек от нормы. С ним что-то произошло. Нельзя подружиться с акулой или бешеной собакой, Мари. Так очень легко попасть в беду. Я понимаю, что Эндрю опасен совсем по-другому, но это не имеет значения. Всякий, кто с вами так обращается, представляет не меньшую угрозу, чем Генри Лавинг.

Ее рука легла поверх моей. Поразительно, но ее тонкие пальчики были теплыми на таком холоде.

— Чем закончилась история?

Я пожал плечами, глядя на реку:

— А чем она могла закончиться? Пришлось вмешаться полиции.

Довольно долго мы сидели не шевелясь. Потом Мари повернулась, обвила мою шею руками и стала целовать меня, сначала легко и нежно, а потом со все возрастающей страстью и нетерпением. Затем слегка отстранилась и положила мои ладони себе на грудь под куртку. Но ощутил я только сложный узор бюстгальтера. Она прижала мои руки крепче и снова поцеловала в губы, но на этот раз более игриво — от ее языка исходил аромат то ли гвоздики, то ли корицы.