Граница надежд

Рядом сидела моя жена. Она смотрела в окно вагона, радовалась путешествию и тому, что находится далеко от душных аудиторий университета. Покончив с хлопотами, связанными с отъездом, она позволила себе расслабиться, и теперь лицо ее выглядело еще более одухотворенным. Венета всегда довольна, когда в жизни ее ждет что-то новое.

Вот уже два месяца как мы поженились. Венета махнула на все рукой, как это обычно делал ее отец, а ее отец — Драган Сариев, и это означало только одно: раз сказано, то так оно и будет! Она и поставила точку: «Больше так продолжаться не может!» И вот мы вместе, несмотря на то что Драган был против нашего брака.

Это давняя история. Когда-то Драган и мой отец возненавидели друг друга. А с тех пор, как в сорок шестом году мы с Ярославом поддержали женитьбу Велико на Жасмине, Драган перестал доверять и нам. Объявил нас ренегатами. И никто не смог переубедить его. «Каждый, кто позволяет себе плевать на чистоту и мораль партии, — мой идейный враг!» Сказал, как отрубил.

Драган злопамятен, но я его простил. Я не рассердился даже тогда, когда он написал Венете прощальное письмо, как он сам его назвал. А в письме было всего десять строчек. В них он выразил свое возмущение, свое отношение к ее произвольному решению и заявил, что отныне она может не считать себя его дочерью. Коротко, ясно и доступно.

Вероятно, он ждал слез, просьб, разговоров... Но ничего этого не было. Венета прочла письмо вслух, подумала и спросила меня: «Это тебя мучило?» «Ни в коей мере», — ответил я. Тогда она вложила письмо в конверт, засунула его поглубже в ящик стола.

Вчера, когда пришли эти два документа, Венета захотела узнать, что я думаю по поводу этого.

— Неужели тебе не все ясно? — спросил я и, сложив оба листочка, сунул их в карман пиджака.

— Когда мы отправляемся? — в свою очередь спросила она.

— В повестке сказано явиться в трехдневный срок со дня ее получения. Тебе хватит времени уладить свои университетские дела.

— Могу ли я быть тебе чем-нибудь полезной?

Она спросила об этом так спокойно, что я даже удивился. Словно она целыми днями только и делала, что обдумывала все до мельчайших подробностей.

Я обнял ее и заставил сесть рядом.

— Тебе осталось еще два семестра. Литература — твое призвание, и я не могу с легкостью...

Она прикрыла мне рот, и я увидел ее глаза. Они никогда еще не были такими строгими и при всей их строгости — такими нежными.

— Не будем больше об этом, — прошептала она. — Литература может подождать. Я хочу быть рядом с тобой, вместе с тобой. Или тебе этого не хочется?..

Я поцеловал ее, но Венета не ответила на мой поцелуй. Ждала, что я ей скажу.

— Если ты закончишь университет, мы станем еще сильнее, — старался я убедить ее. — Может быть, мне придется навсегда проститься со своей мечтой заниматься юриспруденцией. А ты должна стать самостоятельной, чтобы и мне помогать в трудные минуты. Каждый из нас должник в этой жизни.

— Я всегда сама определяла, кому и что должна, — выпрямилась она, еще более красивая, чем когда бы то ни было раньше. — Я еду с тобой! Откажусь от своего решения только в том случае, если я тебе надоела.

— Но ведь я направляюсь в тот город, где живет твой отец.

— А я ни от кого не прячусь.

— Неужели ты думаешь, что он оставит нас в покое?

— Это я не дам ему покоя. Он — Драган, а я — дочь Драгана. Было бы совсем неплохо, если бы и ты усвоил это.

— Венета!..

— Я иду в университет. К тому же я беременна. Возьму отпуск. Всегда смогу вернуться туда, если пойму, что надоела тебе.

— Подожди!

Она закрыла за собой дверь и побежала к трамвайной остановке. Меня поразил ее тон, а главное — известие, что у нас будет ребенок. Может быть, она искала подходящий момент, чтобы меня обрадовать, а я... Она забыла шарф и перчатки. А на дворе январь. Я засунул их в свой карман и поспешил за ней. Именно теперь нам следовало быть неразлучными...

Когда мы прибыли к месту моей дальнейшей службы, нам пришлось расстаться сразу же после того, как мы вышли на привокзальную площадь. Я отправился в штаб, а Венета...

У нас было с собой два чемодана. Каждый взял свой, и я еще напомнил ей, что Жасмина не работает, поэтому не стоит беспокоиться, если Венета не застанет ее дома. Пусть подождет, пока та не вернется. Венета помахала мне рукой и пошла, сгибаясь под тяжестью чемодана, и я пожалел, что не догадался предложить ей воспользоваться услугами извозчиков, которые, как всегда, ждали пассажиров за зданием вокзала. Просто мне было не до извозчиков. Сам я шел не останавливаясь. Даже не перекладывал чемодан из одной руки в другую. Физическая усталость взяла верх над нервными перегрузками, притупила их, и я был уверен, что, несмотря на продолжительность пути, я смогу явиться к Ярославу спокойным и внимательно выслушаю его, прежде чем скажу свое слово.

Дорога была мне знакома. Знакомы и люди, и дома, и даже следы разрушений, оставшихся от бомбардировок сорок четвертого... Все мне знакомо, только сам я стал иным, и, вероятно, сильно изменился, раз замечаю вокруг себя малейшие перемены.

Когда-то я носился по городу на фаэтоне или верхом на коне. Тогда многие искали военного коменданта, а я все куда-то спешил. И Велико тоже искал меня, чтобы поделиться своими переживаниями. И Драган, чтобы проверить, по-прежнему ли твердо я стою на партийных позициях. Я уже не говорю о Ярославе, Жасмине, полковнике Велеве...

Да, было время... Вот теперь иду к одному из них, а потом...

Как только я произнес фамилию Ярослава, меня тотчас же пропустили в штаб дивизии. За прошедшие годы Ярослав вырос от заместителя командира полка по политической части до заместителя командира дивизии. Наверное, и в званиях продвинулся, и... Но мне не хотелось менять свое представление о нем, прежде чем я его увижу.

Ярослав ждал меня на лестничной площадке. Подполковник. Все такой же худой, с выступающими скулами и блестящими, как у влюбленного юноши, глазами.

Он обнял меня и сказал:

— Знал, что ты приедешь!

— Посмел бы я не приехать, если мне угрожает военный трибунал!.. — попытался я пошутить, но из этого ничего не получилось.

Ярослав обнял меня за плечи, и вскоре мы оказались в его кабинете, обставленном предельно просто.

— Ну, рассказывай! — Он смотрел на меня не отрываясь, и его волнение передалось мне.

— Да нечего рассказывать. Вот приехал. И это самое важное для вас.

— Кто знает, что сейчас самое важное... — Ярослав встал и слегка прищурился. Я помнил эту его привычку. Когда его что-то волновало и требовалось приложить усилие, чтобы овладеть собой, он всегда щурился. Такое с ним бывало и в полиции, когда его избивали, и в тюрьме, когда он задыхался от кашля. Позже, на фронте, прощаясь с погибшими товарищами, он тоже всякий раз щурился, словно это помогало ему сдерживать навернувшиеся слезы. Неужели мои слова показались ему жестокими и обидными? Я надеялся застать его совсем другим, а вышло...