Граждане
Шрифт:
Он стоял за спиной Шелинга, держась рукой, за край стола. Тобиш, Боярский и Гнацкий не отрывали от него глаз — они словно в первый раз увидели сейчас настоящего Михала Кузьнара.
— Прогоните эту собаку! — взвизгнул вдруг Шелинг. — Ради бога, заткните ей глотку!
Потом добавил спокойно:
— Будет у вас такой проект, начальник.
По лицу Русина невозможно было угадать, как он относится к тому, что услышал. Он трижды принимался рассматривать чертежи Шелинга, которые Кузьнар разложил перед ним на столе, и, ероша волосы, сосредоточенно изучал эскизы опорных настилов, формулы Брикса и цифры, определяющие грузоподъемность свай. А Кузьнар не отрывал взгляда от его губ. В кабинете царила тишина, сюда не доходил ни единый звук
— Вот коэффициент безопасности, — объяснял Кузьнар, указывая пальцем на букву «п», — а «е» показывает, на сколько метров погружается свая при одном ударе. Я три ночи сидел над этим проектом, Кароль.
— Ага, — буркнул Русин, уткнувшись носом в мелко написанные цифры. — Ясно. А здесь что?
— А это, дружок, сваи, — торопливо ответил Кузьнар. — Сваи, соображаешь? Они могут быть разные: сосновые или дубовые, а иногда делают и еловые. Тонким концом их забивают в землю — видишь? А это вот — копёр. Механический. Такая «баба» должна быть весом примерно в восемьсот килограммов. Видишь, как искусно все начертил, шельма!
— Да сваи-то тут другие, необычные, — сказал Русин с недоумением.
— Другие? Какие там еще другие? Такие же, только из железобетона. Понимаешь, кроме деревянных, применяют и железобетонные. Например, системы Раймонда… Они чуточку дороже, но Шелинг все до точки высчитал, и можешь мне поверить, Кароль, — мы в смету уложимся. Да, еще не забудь: на сваях настилают стеллажи. На деревянных — деревянные, а на железобетонных — железобетонные. Свое — к своему, хе-хе! И учти, дружок, из железобетона их даже легче изготовить, чем из леса. Притом они прочнее! Не веришь? Даю тебе честное слово! Устройство самое простое — вот смотри: здесь — плита, соединяющая верхушки свай, а под ней — слой щебенки или гравия. Ну, да о чем тут толковать, — это пустяковая работа, она и ребенку под силу. Толщина обозначена вот тут, буквой «h», а «P» — это грузоподъемность сваи. Все, бестия, предусмотрел и указал! Не человек, а чорт какой-то, право!
Кузьнар даже немного задохнулся и отер платком лоб. С беспокойством поглядывая на Русина, он ждал, когда тот кончит рассматривать чертежи.
— Ну, теперь ты уже не сомневаешься? — тихо спросил он через минуту, стараясь сохранить тон дружеский и беспечный. Но голос его зазвучал вдруг хрипло, губы дрожали. В главном управлении вот так же ковырялись без конца в чертежах Шелинга. И то же самое было в строительном тресте. А потом — нерешительные мины и каждый только головой качает: — Что это вы, товарищ, вздумали возводить древнеславянские свайные постройки? — А один из младших консультантов, франтик в замшевых ботинках, желая, должно быть, подлизаться к начальству, добавил: — Может быть, обнести их еще дубовым частоколом, для того чтобы все было выдержано в одном стиле? — И захохотал, но, встретив взгляд Кузьнара, сразу притих.
— Мы пришли сюда не шутки шутить, товарищ, — сказал тогда Тобиш сухо, скрипучим голосом. — Товарищ Шелинг вложил в этот проект много труда, и смешного тут ничего нет.
А Шелинг молчал, но в глазах его за очками вспыхивали огоньки бешеного гнева.
Так они и ездили повсюду втроем в «победе». Папка с проектом лежала на коленях Кузьнара, сидевшего впереди рядом с шофером. В конторах строительного треста их уже знали все секретарши. Пожимая плечами, говорили: «Это те, со свайных построек». На совещаниях обычно дело излагал Кузьнар, а Шелинг и Тобиш поддерживали его: один — специальными разъяснениями, другой — соображениями политического характера. В качестве главного аргумента они выдвигали необходимость сохранить первоначальный план нового поселка, который был северо-восточным участком плана большой Варшавы.
— Если отсечем его, — доказывал Кузьнар, — то общий план будет нарушен.
Тобиш
подтверждал, что, если Новая Прага лишена будет возможности расширяться, то она утратит свое социальное значение и смысл:— Будет у нас поселок-коробка, рядом с мусорными свалками. Увидите, во что он выродится у нас на глазах. Все, что теряет естественную возможность роста, непременно вянет. Как и человек.
— И раз уж речь зашла о людях, — перебивал его Кузьнар, — так я вам вот что скажу: те, кто строил Новую Прагу, тоже завянут! Мы им рисовали всякие чудеса, а теперь — бац! — оказалась липа! Они нам больше верить не будут!
Напоследок выступал инженер Шелинг и толково разъяснял детали проекта, ссылаясь на многочисленные примеры укрепления почвы и установки фундаментов на сваях. — Правда, в таком масштабе это до сих пор не практиковалось, — говорил он брюзгливо, следя глазами за кольцами дыма, поднимавшегося от его папиросы высоко над столом. — Но ведь мы живем в стране, где каждый день звучат великие слова о преодолении трудностей, где каждый начальник отдела сумеет сказать целую речь о покорении природы человеком. Наш проект, господа, вполне реален. И отклонение его только доказывало бы, что мы находимся на этапе покорения человека бюрократией, против чего я как человек решительно протестую.
Шелинг продолжал бы в том же духе, если бы Кузьнар не принимался толкать его ногой под столом. Тогда инженер умолкал, а присутствующие с удивлением отмечали про себя, что волосы его в двух местах над лбом торчат совершенно как рожки у чорта.
С этих совещаний Кузьнар и его товарищи выходили пришибленные, охрипшие. Им не отказывали категорически — нет, решение откладывали на неопределенное время, приводя всякие неубедительные доводы: намекали на сокращение бюджета и необходимость перебросить рабочие бригады на строительство в центре города, бормотали что-то о нехватке материалов и рабочих рук. На совещании в тресте кто-то заметил, что представленный проект отдает утопией. — «Утопия»! — шипел потом Шелинг в автомобиле. — Ну, конечно, эти чиновники «утопят» проект — я же вас предупреждал, что так будет.
— Какая-то стена недоверия! — мрачно подхватил Тобиш.
— Какая там стена! Тесто! — возмущался инженер. А Кузьнар сидел, сгорбившись, рядом с шофером и молчал.
День тот был дождливый, на остановках стояли промокшие люди. Кузьнар смотрел сквозь залитое дождем стекло на толпившихся у автобусов раздраженных, спешивших куда-то людей и говорил шоферу:
— Затормозите, Курнатко, подождем, пока все усядутся. — Пассажиры втискивались в автобус с шумом и пререканиями, и автобус всегда двигался с места раньше, чем следовало. «Не построю я для вас домов, — думал Кузьнар, и сердце у него сжималось. — Обманули вас и газеты, и радио! Липой все оказалось, псякрев!»
Доехав до стройки, он с трудом вылезал из машины и шел впереди остальных к конторе, стараясь не смотреть на заброшенные котлованы. А придя в контору, звонил Русину. Ему отвечали, что Русина нет в министерстве. Он в бессильной ярости с ругательством швырял трубку и почему-то в такие минуты вспоминал всегда, что великан Челис убежал со стройки и бесследно пропал. Эта мысль была мучительна, как упреки совести, и он не мог от нее отделаться. Каждый день спрашивал Илжека: — Что, не вернулся?
— Нет, — отвечал Илжек грустно. — Он уже, наверное, не вернется, товарищ директор.
Собака Пабианского Нора подбегала с обломком кирпича в зубах, виляя хвостом. «Затравили человека, как пса, а я это проморгал», — угнетенно говорил себе Кузьнар. Выжика и обоих Шкарлацких он прогнал со стройки. Илжек подружился теперь с Вельбореком и каждую неделю брал книги в клубной библиотеке.
— Все оттого, товарищ директор, что Челис был неграмотный, — говорил он уныло. — Ушел, должно быть, опять в деревню коров пасти. Города он теперь боится.
На одном совещании в главке (продолжалось оно несколько часов) были сказаны слова, ужаснувшие Кузьнара. Один из директоров, сухонький старичок с голым черепом, блестевшим, как полированная кость, высказался весьма скептически о месте Новой Праги в общем плане столицы. Говорил он гладко и деловито: