Грех и святость русской истории

В 1968 году «Общество охраны памятников» организовало в Новгороде конференцию «Тысячелетние корни русской культуры». Это было громадное событие культурной жизни – по блестящему подбору участников, а особенно по общему направлению конференции. Вот несколько фраз из выступления Кожинова:

«Мы наконец, кажется, уяснили для себя совершенно ясно и неопровержимо, что архитектура древних храмов и живопись икон – это произведения, в которых воплотилось целостное мироощущение народа… Но до сих пор как-то не признано, что подлинная культура и культура именно целостная, воплощающая дух народа, содержится и в том, что можно назвать православной литургией, тем действом, которое совершалось в бережно сохраняемых нами стенах. Исследователями доказано, что русская православная литургия представляет собой трансформацию древнегреческой трагедии (особенно пасхальная литургия)». «Поэтическая стихия православной литургии оказала громадное воздействие на новую русскую культуру. Достаточно упомянуть о таком гениальном пушкинском произведении, как «Пророк», которое, безусловно, исходит из той древней культуры и возвращает нас к действу, совершавшемуся в древнерусских храмах, действу, для совершения которого они и были построены, чтобы служить как бы тем телом, в котором осуществляется напряженная духовная жизнь».

Характерно, что материалы конференции удалось опубликовать только 4 года спустя.

Критики и литературоведы, начавшие в 60-е годы писать на русскую тему, не составляли единого кружка. Выделялись две группы: одни публиковались в основном в журнале «Молодая гвардия», другие – в «Вопросах литературы». Кожинов принадлежал ко второй группе. Авторы из «Молодой гвардии» были в большей мере проникнуты коммунистическим духом. Статьи в «Вопросах литературы», где в основном публиковался тогда Кожинов, меньше были связаны с коммунистической идеологией, хотя и в них встречалось много цитат из Маркса и Ленина – причем, по-видимому, не как защитный прием, а как отражение истинных взглядов авторов.

Событием была тогда статья Кожинова, где он, по существу, разбивал фундаментальный догмат об основополагающей ценности для русской литературы публицистики «революционно-демократического» направления: Герцена, Белинского, Добролюбова. Он показал там, как глубочайший художественный и общедуховный взлет 30-х годов XIX века (эпоха, традиционно трактовавшаяся как реакция и упадок) затуманивается партийно-идеологизированной публицистикой 40-х годов. Поразительны цитаты из Белинского, где он признается, что нужно для «политики». «Я кое-что изложил в таком виде, который мало имеет общего с моими убеждениями».

Это новое течение складывалось во враждебной ему среде. С одной стороны – подозрительное отношение представителей официальной идеологии. Очень ярким свидетельством давления, с другой стороны, была «дискуссия о славянофилах», начатая А. Яновым – тогда партийным автором из «Молодого коммуниста», а позже – эмигрантом, советологом и антикоммунистом. В своей статье Янов, то ли по неосведомленности в предмете, то ли чтобы придать статье сенсационность, заявляет, что явление славянофильства совершенно не исследовано, «остается белым пятном», «терра инкогнита» истории нашей общественной мысли». Причина, по его мнению, – в неразгаданности некоторой загадки: славянофилы боролись против крепостного права и духовного гнета, им отдали должное Герцен, Белинский и Чернышевский. Но эта драматизация нужна была Янову для того, чтобы ярче подать свою собственную «разгадку». Она заключается в том, что славянофилы страдали «религиозным поклонением простому народу», и это, несмотря на видимый демократизм, должно было привести их «в ряды черной сотни», что полностью проявилось, правда, только у их «последышей». Славянофильство и официальная охранительная идеология были лишь двумя вариантами националистической идеологии. В тезисном виде здесь уже содержится то, о чем в эмиграции Янов трубил во множестве книг и статей: «русская идея» реализуется в виде фашизма.

Статья Янова вызвала множество очень разнородных ответных статей. Так, сугубо партийный критик Дементьев сурово одергивает Янова, забывшего о классовом подходе: «Истинными защитниками подлинных интересов нации были революционные демократы». На этом фоне выделяется статья Кожинова. Он видит центральное ядро идеологии славянофилов в утверждении «самобытности исторических судеб и культуры русского народа – в сравнении и с Западом, и с Востоком». Эта очень древняя концепция выражалась еще в XI веке в «Слове о законе и Благодати» Илариона, в ней со славянофилами сходился Герцен, она была основой таких течений эмиграции, как «евразийцы» и «малороссы». Она была основой русской литературы XIX и начала XX веков. Самобытное русское мышление, как считает Кожинов, развилось на основе платоновской традиции, пришедшей из Византии с принятием христианства. Он цитирует Киреевского: «необозримое пространство» Руси «было все покрыто, как бы одною непрерывною сетью, неисчислимым множеством уединенных монастырей… Из них разливался свет сознания и науки во все отдельные племена и княжества». В те времена подобные мысли были совершенно новы для советского читателя. Они требовали не только интеллектуальной, но и чисто гражданской смелости.

В своих воспоминаниях «Бодался теленок с дубом» Солженицын описывает это неожиданно явившееся направление и говорит: «Словом, в 20-е – 30-е годы авторов таких статей сейчас же бы сунули в ГПУ да вскоре и расстреляли». В конце 60-х – начале 70-х залп был только литературно-критический. Но он был жестоким. Объединились в директивный «Коммунист» и ортодоксально-партийный «Октябрь», и «Новый мир», в котором причудливо соединялась верность марксизму-ленинизму и хрущевской «оттепели» (через Твардовского) с симпатиями к русской деревне. Точку поставила директивная статья в «Литературной газете» «Против антиисторизма» одного из руководителей Агитпропа ЦК А.Н. Яковлева, после чего редактор «Молодой гвардии» был снят с работы по распоряжению Брежнева.

Та же тема возникла (и вызвала такую же реакцию) в статье Кожинова «И назовет меня всяк сущий в ней язык…», появившейся в 1980 году. Я помню, что впервые узнал о ней из передачи радиостанции «Свобода». Автор передачи брызгал слюной и источал желчь. Понять можно было только одно – что статья сугубо антисемитская, в ней-де утверждается, что «во всем виноват жид». Тогда я еще наивно думал, что «антисемитизм» как-то связан с евреями, и был очень поражен, когда в статье даже ни разу не увидел этого слова. Но в то же самое время работу Кожинова в большой статье атаковали «Известия» – уже с партийно-марксистских позиций. Дальше нападки продолжались широким фронтом советской прессы. В результате редакция журнала «Наш современник», где работа была опубликована, подверглась «чистке». Работа, вызвавшая такой дружный отпор с самых разных сторон, была посвящена традиционной для Кожинова теме – проблеме самобытности русской литературы. Автор связывает ее со спецификой русской истории: редкой способностью русских уживаться с другими народами. И даже глубже: со спецификой русского православия. Первое проявление этого духа он показывает на примере «Слова о законе и Благодати» Илариона, а потом прослеживает его в идеях Чаадаева, Герцена, Достоевского. Он обращает внимание на принципиальное различие взаимодействия Западной Европы и России с античностью. В то время как первая столкнулась с умирающей античностью Рима (и сама способствовала его гибели), вторая долгое время была тесно связана с живой античной традицией Византии. Опираясь на мысль Гегеля, автор считает, что Запад развертывает свои возможности только из себя, в то время как русское развитие он понимает как ряд новых «рождений» или «воскресений» после самоотрицания.

На те же 60-е и 70-е годы приходится ряд работ Кожинова по его узкой специальности: литературоведению и литературной критике. Им написаны две книги, посвященные обеим основным темам литературоведения: «Как пишут стихи» (1970), переработанная в «Стих и поэзия» (1980), и «Происхождение романа» (1973). Скажу о первой из них. Наука, по словам Аристотеля, происходит от удивления. То есть импульс в ней дает осознание «удивительности», парадоксальности некоторого явления, которое всеми воспринимается как «само собою разумеющееся». Таковым является, безусловно, стих – этот загадочный сплав слова и музыки, передающий какие-то невыразимые иными путями истины. Интересно, что, казалось бы, такой «толстокожий» Маяковский почувствовал загадочность этого явления. Он говорит, что движущей силой стиха является «основной ритм-гул… Откуда он происходит – неизвестно». Объяснить его нельзя. Но он может быть так сложен, что для передачи его нужна вся жизнь поэта. (Ведь и Тойнби уверяет, что понимание истории заключается в осознании лежащего в ее основе ритма, отражающего ритм Космоса!) Книга Кожинова подводит читателя к этому основному вопросу: зачем пишут стихи? Конечно, это явление невозможно «понять так, как можно понять, например, устройство двигателя автомобиля. Но, рассматривая различные аспекты стиха: связь его формы, содержания и смысла, его место как элемента культуры определенной эпохи, смену различных поэтических школ, связь поэтической и человеческой судьбы поэта и т. д., – автор дает возможность почувствовать и осмыслить парадоксальный феномен стихосложения.

Литературоведение, обращенное к современности, приводит к литературной критике. В процессе осмысления текущего литературного процесса наиболее значительным, пожалуй, элементом является оценка появляющихся писателей. Тут работа критика похожа на труд золотоискателя. Открытие новых талантов, осознание их места в литературе, привлечение к ним внимания читателей в случае удачи оказывает громадное влияние на развитие литературы. Здесь роль Кожинова была исключительно велика. Так, он сразу отметил «дебют» Николая Рубцова, оказал значительную поддержку публикации его стихов в Москве (в журнале «Октябрь»), не раз писал о нем и посвятил его творчеству отдельную книгу. Таким же «открытием» Кожинова были поэты Передреев, Прасолов, Тряпкин, Лапшин. Он указал на то, что эти и другие примыкавшие к ним поэты определили название «тихой лирики» – в отличие от «эстрадной поэзии», к которой принадлежали тогда наиболее известные, гремевшие у нас и обласканные на Западе имена. Но он же отметил как новое явление, не укладывающееся в течение «тихой лирики», – стихи Юрия Кузнецова.

Им он посвятил ряд статей. Достоевский назвал Тютчева поэтом-философом. В какой-то мере эта характеристика относится также к Ю. Кузнецову, и работы Кожинова в основном посвящены раскрытию той философии, которая лежит в основе его поэзии.

Не меньшую роль Кожинов играл в оценке прозы 60-х и 70-х годов. Так, он откликнулся на одну из первых публикаций Шукшина. Его рассказы он отнес к тому подлинному искусству, к которому, по словам Толстого, из числа создаваемых произведений принадлежит лишь одно из ста тысяч. В том же году, когда появилось «Привычное дело» Белова, Кожинов посвятил статью этой повести, по его словам, «сопоставимой с классикой». И дальше Кожинов не раз возвращался к осмыслению течения «деревенской прозы» как нового взлета русской литературы, «цвета современной русской прозы», как раскрытие «какого-то особенного и необычайно важного смысла, выходящего далеко за пределы деревенской темы».

Десять лет спустя об этом направлении Солженицын сказал: «…такой ненадуманности, органической образности, вырастающей из самого народного быта, такого поэтического и щедрого народного языка… к такому уровню стремились русские классики, но не достигали никогда: ни Тургенев, ни Некрасов, ни даже Толстой».

Но, пожалуй, самое сенсационное «открытие» Кожинова выходило за пределы собственно литературы: это был М. Бахтин!

В конце 50-х годов Кожинов наткнулся на поразившую его книгу Бахтина «Проблемы творчества Достоевского», изданную в 1929 году тиражом всего 2000 экземпляров. Он стал расспрашивать людей старшего поколения о судьбе автора, но общее мнение было, что он арестован уже 30 лет назад и давно погиб. Оказалось все же, что Бахтин жив: с 1930 по 1937 год он отбывал ссылку в Кустанае, а позднее, после долгих скитаний, оказался в Саранске, где жил, как рассказывают, с женой в доме для престарелых. Кожинов написал ему от своего имени и от имени группы своих друзей. Переписка опубликована теперь в журнале «Москва», № 11–12 за 1992 год. С тех пор Кожинов неустанно пропагандировал и развивал концепции Бахтина. Но и более конкретно, он добился сначала переиздания книги Бахтина о Достоевском, а потом и издания знаменитой теперь его книги «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса». Сейчас Бахтина называют одним из крупнейших мыслителей XX века, его книги переведены на важнейшие языки мира, за рубежом они выдержали более семидесяти изданий. Трудно сказать, когда эти труды стали бы известны человечеству (да и вообще стали ли бы?), если бы не колоссальная энергия Кожинова.